Читать книгу "Великие перемены - Герберт Розендорфер"

Главную бумагу называют Па-no. В Па-по занесены некоторые данные о его обладателе и помещен его крошечный портрет. Па-по — это все и вся в жизни большеносых, Па-по может и имеет право быть изготовлен только в Высоком учреждении и почитается, как святыня. Без Па-по в мире большеносых ты не человек.

У меня, как можно легко догадаться Па-по не было. Таким образом, человеком я не был.

По счастью в цирке на подобные бумажные дела в виде исключения не смотрят так строго. Когда я обратился к карлику, ведшему осла (с подобающей вежливостью, но не более того) и сказал, что готов приняться за работу, о которой указано на привязанной к хвосту осла вывеске, в ответ он только резко бросил: «Иди с нами». Я прошагал вслед за ослом несколько раз вдоль и поперек города. Наконец, мы вернулись обратно к цирку, и я был представлен цирковому хозяину. Он был ростом с башню, без каких либо волос на голове, взамен этого у него были усы размером с двух бобров, а кроме того золотое кольцо в ухе. Но он оказался дружелюбным.

— Так, — сказал он. — Ты хочешь у нас работать. Как тебя зовут?

— Гао-дай.

— А где твой Па-по?

Я покачал головой.

— Ага, — сказал он. — Ты из этих. — Он засмеялся: Приступай. На дворе получишь навозные вилы. А там посмотрим.

Я должен был сообщить ему, когда и где я родился. Смешные вопросы. Ты знаешь, когда ты родился? Большеносые знают не только день, но и час. Представляешь, они всерьез верят, что расположение звезд на момент их рождения оказывает влияние на их судьбу. Вот так!

Но что я ответил Бобровым усам?

— Город, в котором я родился, называется Кайфын, — сказал я.

— Так, — протянул он. — И когда же?

Я отсчитал назад. Ты должен знать, что у большеносых ужасающе длинные обозначения годов. Они считают не как мы по годам правления Его Высочайшего Императорского Величества или по затмениям солнца, или наводнениям; они считают годы вперед, начиная приблизительно с того, когда их бог был прибит гвоздями к стене. Таким образом у них вскоре наступит двухтысячный год. Я отсчитал назад и назвал число, соответствующее тому, что получится, если вычесть из принятого у них года мой возраст.

— Так, — сказал бобровоусый, — и где же ты потерял свой Па-по?

И тут у меня в голове забрезжила мысль, что Высокое Учреждение можно и обмануть.

— Нет, — закричал я. — Я его не потерял, его украли. Его украл Хэн Цзи. Вместе с деньгами.

— Хэн Цзи, — сказал бобровоусый. — очень хорошо.

После чего меня отпустили, и я должен был приняться за навоз во дворе.

Через два дня у меня был уже мой собственный Па-по. А когда у тебя есть Па-по, все остальные священные бумаги появляются будто сами собой. У меня их уже целая куча толщиной с мой палец. Но Па-по с моим маленьким портретом самая прекрасная из них.

Увеселения большеносых, как я уже писал тебе в тех письмах прошлых лет, нам непонятны и чужды. Они очень шумные и заканчиваются давкой. Самой близкой для нас по духу из их забав можно считать цирк, но и тут имеются решительные различия: большеносые любят то, что нам отвратительно, а именно дрессировку животных. Все, что передвигается на четырех ногах, самым преступным образом превращают в предмет для фокусов, прежде всего лошадей, потом слонов, собак, ослов, верблюдов, даже таких диких зверей, как львов и тигров — и чем более они ужасны, тем охотнее — даже морских львов и тому подобную нечисть, и самым невероятным образом блох и вшей. Кроме блох и вшей, которых соответствующий дрессировщик, естественно, хранит в коробках, все животные в их клетках (где они находятся взаперти все время, кроме того, когда выступают), производят много навоза, и убирать этот навоз в течение многих дней было моей обязанностью и обязанностью еще трех остальных навозных людей. С одним из них, по имени И-гоу, я разделяю комнату. Но эта комната есть не что иное, как повозка из дерева, стоящая среди таких же повозок позади циркового шатра. И-гоу большой, рыжеволосый и очень печальный. Родом он из страны, являющейся родиной уже неоднократно упоминавшегося здесь Универсального преступника Лэй Нина. В большинстве случаев И-гоу лежит на кровати, уставившись в Ящик Дальнего Видения, которым оборудована каждая наша комната-повозка. Если он не смотрит в Ящик, то поет песни и при этом плачет. У него тоже не было Па-по, когда он примкнул к цирку. Так он мне сказал.

Таков мой товарищ по комнате И-гоу. Двое остальных ничем не примечательны, правда у младшего из них очень красный нос. Я самый маленький из четверых. Я здесь вообще почти всегда самый маленький. Мир большеносых населен великанами, даже женщины возвышаются до уличных фонарей. Только иногда, нет: скорее, к удивлению, часто, натыкаешься в этой стране на тех островных карликов с востока, которых здесь называют Яп-цзи и которые с плоскими лицами и черными портфелями в руках рыщут вокруг и занимаются еще более темными аферами, чем гиены вес-си. Так мне сказали. Поскольку я не имею никакого отношения к их делишкам, опасаться их мне не приходится, и я радуюсь, глядя на них: в большинстве случаев ростом они еще меньше меня.

Как-то раз я прервал пение И-гоу и спросил, как так получилось, что большеносые так мощно растут вверх — и чем моложе, тем они выше. Это связано, сказал И-гоу, с искусственным навозом. Уже приблизительно сто лет они больше не используют натуральный навоз для удобрения полей, только искусственный. С тех самых времен наблюдается неестественный рост ввысь большинства большеносых. Таким образом, между этими двумя явлениями имеется взаимосвязь. Вероятно, так думает И-гоу, искусственный навоз пропитал всю землю, его миазмы проникли снизу в тела людей и потянули их наверх.

— Почему же я тогда такой маленький? — спросил я.

— Возможно, дело в твоих маленьких ногах. Тебе разве не бросилось в глаза, что у всех большеносых большие ноги? Посмотри на мои. Твои ноги слишком малы, чтобы пропустить через себя миазмы искусственного навоза.

Я сомневаюсь в теории И-гоу. Но если она верна, то значит миазмы искусственного навоза поднимаются вплоть до мозгов большеносых и разрушают в них способность познавать решающие взаимосвязи вещей.

На всякий случай вслух я это не произнес.

И-гоу рассказал мне о своей родине. Он называет ее «матушка» или «страна черной земли».[29]Люди там, сказал он, питаются в основном водкой. Поэты там — а прекрасный язык людей черной земли породил много поэтов — так невероятно печальны, так безутешны в глубине своей великой доброй души, что все они без исключения после того как напишут свои выдающиеся произведения, тут же сходят с ума или с удовольствием кончают жизнь самоубийством. Он показал мне маленькую книжечку. Она была усеяна непонятными мне значками. Много лет назад ее написал любимый поэт И-гоу по имени Го-го.[30]Сначала он впал в тоску, а затем и в религиозное безумие. В книге говорится, как объяснил мне И-гоу, о мертвых душах (что типично, подумал я). Но поэты, как сказал И-гоу, никогда не были любимы государственной властью, во всяком случае хорошие — никогда, плохие же поощрялись (как и повсюду, подумалось мне, как и у нас — ведь тебе известны неслыханные вирши канцлера Ля Ду-цзи?). И часто случалось, что те поэты, которые сами не желали сходить с ума, помещались государством или в сумасшедшие дома или запрятывались в темницы, где все равно лишались разума.