Читать книгу "1941. Время кровавых псов - Александр Золотько"

– Все, – сказал Орлов. – Нам пора. Общее направление – на северо-восток. Шагом марш.

И они пошли.

Идти было не очень удобно, земля была неровной, километра через два Севка чуть не сверзился в воронку посреди поля. То ли прилетел шальной снаряд, то ли самолет случайно сбросил бомбу, решил Севка.

Часа через полтора они добрались до леса. Идти стало еще труднее. Лес был густым, с богатым подлеском, с низкими ветками, норовившими расцарапать лицо или хотя бы сбить фуражку. Пришлось ее снять и нести в руке.

– Так. – Орлов остановился, Севка, уже давно ничего не различавший, натолкнулся на него и замер. – Так мы далеко не уйдем, как полагаешь?

– Полагаю… – сказал Севка, осторожно потрогав свежую царапину на щеке.

– Значит, привал до восхода. Располагайся.

– Где?

– Там, где стоишь, – ответил Орлов. – Падай.

Севка сел. Потом лег, под локтем хрустнула ветка.

– Смотри не напорись на сучок или корень, – посоветовал Орлов. – Как самочувствие?

– Нормально. Нет, правда, нормально, – торопливо добавил Севка, которому в молчании старшего лейтенанта померещилась ирония.

Севка хотел добавить что-то энергичное, типа «все пучком» или, там, «круто», но подумал, что фраза может оказаться непонятной для Орлова. Лучше говорить на литературном языке, без всяких там неологизмов, арготизмов и прочих новоделов.

– А чего они на нас бросились? – спросил, немного помолчав, Севка.

– Убить хотели, – ответил Орлов. – Ты что, сам не понял?

– Это я понял, но почему?

– Знаешь, товарищ младший политрук, ты меня удивляешь. Нездешний ты какой-то. Хотя, с другой стороны, ты же, как политработник, должен всех делить по классам. Вот ты по происхождению кто?

– Мама – учитель. Отец… Отец – журналист, – честно ответил Севка, надеясь, что не придется объяснять старшему лейтенанту, откуда в советском Харькове могла взяться газета «Харьковские губернские ведомости».

Можно было сказать, что отец работал ответственным секретарем в «Вечерке», но черт его знает, была эта газета до войны или нет.

– А у меня – отец военный, а мать… Мать не работала. То есть классово мы с тобой принадлежим к прослойке. Где-то между рабочим и колхозницей. И защищаем власть рабочих и крестьян. Так?

– Так.

– А рабочие и крестьяне, как мы с тобой обнаружили, не так чтобы горят желанием эту свою власть защищать. Так?

Севка промолчал.

– Да все так, – засмеялся Орлов. – Такая путаница замечательная получается, обхохочешься.

– Но ведь не все же…

– Не все. Тут ты совершенно прав. Но разве это значит, что те, кто вот там, на дороге, ждал немцев, чтобы второй раз сдаться в плен… они что, сильнее хотят жить, чем те, которые умирают в окопах? Честно умирают? В империалистическую… В империалистическую войну та же чушь была. Под конец, в революцию. Одни продолжали воевать за родину, другие призывали все бросить ради идеи… А третьи… Третьи просто решили выжить… – Голос Орлова стал задумчивым. – Вот эти третьи…

– А тебе сколько лет? – спросил Севка.

Историю он знал плохо, но то, что Первая мировая война закончилась в восемнадцатом, помнил. Если сейчас сорок первый, то получалось, что та война закончилась двадцать три года назад. И было старшему лейтенанту Орлову тогда никак не больше пяти лет.

– Мне – двадцать шесть. Я – пятнадцатого года рождения. Мне отец рассказывал. Папа. Ему пришлось повоевать и в Мировую, и в Гражданскую… Вот он рассказывал, что побеждали те, кто мог заставить желающих выжить любой ценой идти на смерть…

– Это как?

– А очень просто. Ты объясняешь такому жизнелюбу, что если он не пойдет в атаку, то ты его расстреляешь. И он прикидывает, что тут он погибнет точно. Без всяких вариантов. А там, в атаке, у него есть шанс. Пусть даже совсем крохотный, но шанс. И они шли в атаку. Те, кто за идею, и те, кто хотел остаться в живых. Человеку свойственно все упрощать. Сводить свою жизнь к простым движениям… – Где-то рядом, почти над самой головой истошно закричала птица, Орлов замолчал, прислушиваясь.

Было тихо. «Птице, наверное, приснилось что-то страшное, или она выпала из гнезда, – решил Севка. – Интересно, птицы видят сны?»

– Ладно, – сказал старший лейтенант. – Давай спать.

– Но ты не закончил.

– Про что? Про тех, которые хотели нас в благодарность убить? Что тут заканчивать? Они свели свою жизнь к очень простому действию – сдаться в плен, переложить ответственность за свою дальнейшую жизнь на немцев. Немцы ведь не погонят их в атаку. А наши – наши обязательно погонят. Вот тут и прикинь, что безопаснее. Я вообще удивляюсь, отчего еще заложников не берут…

– Каких заложников?

– Обычных, из семей воюющих. Погиб – молодец, паек и пособия для семьи. Сдался в плен – всем будет плохо. – Орлов сделал паузу. – Нет, все-таки хорошо, что я не маршал. Я бы столько народу загубил… Или спас. Ты как думаешь?

Севка не ответил.

– Ну, спи… – тихо пробормотал Орлов, завозился, устраиваясь на земле, и затих.

Даже дыхания не было слышно.

А Севке спать не хотелось. Сердце часто-часто стучало, удары его отдавались во всем теле, оседая с легким шорохом где-то в голове.

День. Прошел всего только один день. И то, что вначале показалось Севке невероятным и важным, теперь стало почти ничего не значащим, будто и не было ничего до того, как Севка очнулся посреди поля.

Кто-то когда-то сказал при Севке странную фразу, которой тот поначалу не придал особого значения, отложил по привычке в голове как странную, экзотически звучащую сентенцию, а вот сейчас…

Человеческое сознание устроено правильно, сказал кто-то. Чтобы защитить человека от безумия, мозг вначале не верит, а потом – не помнит.

Вот и Севка, наверное, утром так и не поверил в реальность всего происходящего, а теперь стал забывать то, что было раньше. Не забывать, нет, прошло слишком мало времени. Мозг услужливо завернул все, что было до этого дня, в вату, прикрыл острые углы воспоминаний, спрятал режущие грани ужаса…

И теперь мысли потихоньку стали приобретать простоту и недвусмысленность. Не понять, что произошло этим утром, а дожить, дождаться следующего. Не придумать, как все повернуть вспять, а найти способ выжить. И не до конца войны, нет, а как пережить эту ночь, как не умереть в следующий день.

Это состояние было знакомо Севке по срочной службе. Не поступив сразу после школы в университет, он сгоряча не стал прятаться от военкомата или нести военкому стандартные в таких случаях триста долларов – просто, получив осенью повестку, отправился на комиссию. От него, похоже, ждали, что он либо станет просить освобождения, либо будет настаивать на призыве. И в том, и в другом случае с него содрали бы те самые три сотни, а он просто сидел в коридоре военкомата и ждал своей судьбы.