Читать книгу "О, счастливица! - Карл Хайасен"

– Я не против, – ответил Бод, хотя был против. Но боль такая, что нет сил спорить. Он никогда не встречал женщину, которая так жестоко дерется. Господи, после нее они выглядят как крокодилья блевота!

– Твари они, – сказал Пухл. – Как есть чертовы твари. Бод согласился:

– Белая девчонка в жизни бы так психовать не стала. Даже ради четырнадцати миллионов баксов.

– Я серьезно, грохнуть ее надо было.

– Угу, точно. Не ты ли говорил, что не хочешь за решетку?

– Отъебись, Бод.

Пухл прижал мокрую бандану к рваному веку. Он помнил, какое испытал облегчение, узнав, что женщина, угадавшая лотерейные номера, была черной. Какой груз свалился с его плеч! Пухл знал, что окажись она белой – особенно белой христианкой, пожилой, как его бабушка, – у него не хватило бы духу на ограбление. И тем более со всей силы ударить ее в лицо и промежность, как пришлось поступить с этой дикой сукой Джолейн.

А с молодыми белыми бабами как – суешь им в рот пистолет, и они делают все, что сказано. В отличие от этой.

Где билет?

Ни слова.

Где этот чертов билет?

И тут Бод Геззер говорит: «Слушай, умник, она не может говорить с пушкой во рту».

И Пухл убирает пушку, а весь ствол в слюне этой суки. А потом она и в него самого тоже плюнула.

После этого Пухл и Бод поняли, что не смогут сделать с этим человеком ничего такого, в плане пыток или изнасилования, чтобы заставить отдать им билет.

Пристрелить одну из черепах было идеей Бода.

Надо отдать ему должное, подумал Пухл, он нашел у этой женщины слабое место.

Выхватил из аквариума черепашку, поставил у ног Джолейн, хихикая в предвкушении, когда малютка замаршировала к ее босым пяткам.

И Пухл выстрелил прямо в центр черепашьего панциря, и она отлетела, точно зеленая хоккейная шайбочка через весь пол, отскакивая рикошетом от стен и углов.

Тогда-то женщина и сломалась и сказала им, куда спрятала лотерейный билет. В пианино, подумать только! Как они гремели, извлекая его оттуда.

Но у них получилось. И вот они здесь, остановились в янтарном свете фонаря, по очереди глядя в зеркало, рассматривая, как их уделала эта ниггерша.

От многочисленных царапин вытянутое лицо Пухла с впалыми щеками стало полосатым. Легчайший бриз обжигал, как горячая кислота.

– По ходу, меня надо зашить, – пробормотал он.

Бод Геззер, покачав головой:

– Никаких врачей, пока до дому не доберемся. – Потом он как следует оглядел сочащиеся порезы Пухла и, осознавая угрозу для новой роскошной обивки своего пикапа, объявил: – Лейкопластыри. Вот что мы купим.

Он развернулся на шоссе и погнал обратно в город. Пункт назначения – «Хвать и пошел», где они купят все для первой помощи и к тому же провернут кое-что для дела ополчения.

Подростковые годы Фингала были сносными, пока его мать не ударилась в религию. До этого она разрешала ему играть в футбол без шлема, стрелять из ружья двадцать второго калибра в пределах города, глушить окуня хлопушками, курить сигареты, приставать к девчонкам и по меньшей мере дважды в неделю прогуливать школу.

Однажды вечером Фингал поздно вернулся домой с концерта «Уайтснейк» в Тампе и обнаружил, что мать ждет его на кухне. На ней были пластиковые сандалии на ремешках, коротенькая ночная сорочка и горчичного цвета блейзер бывшего мужа, оставшийся со времен его работы по недвижимости в «Столетии 21», – напугавшее Фингала видение. Мать, ни слова не говоря, взяла его за руку и провела к входной двери. При свете луны они полмили брели пешком до перекрестка, где Себринг-стрит пересекала главную трассу. Там мать Фингала упала на колени и начала молиться. Не благовоспитанная молитва, наоборот – стоны и причитания, нарушавшие безмятежность ночи.

Фингал еще больше смутился и ошалел, когда увидел, как мать выползла на дорогу и прижалась щекой к грязной мостовой.

– Ma, – сказал он, – прекрати.

– Ты что, не видишь Его?

– Не вижу кого? Тебя так задавят.

– Фингал, ты что, не видишь Его? – Она вскочила на ноги. – Сынок, это Иисус. Взгляни! Господь наш и Спаситель! Разве ты не видишь его лик на дороге?

Фингал подошел к пятну и пристально всмотрелся:

– Это просто масляное пятно, ма. Или, может, тормозная жидкость.

– Нет! Это лик Иисуса Христа.

– Ладно, я пошел.

– Фингал!

Он решил было, что эта фигня с Иисусом пройдет, как только мать протрезвеет, но ошибался. Она весь день провела в молитвах на обочине, и следующий день тоже. Какие-то отдыхающие христиане отдали ей бледно-голубой зонтик от солнца и сумку-холодильник, полную сладкой шипучки. В субботу в город приехал журналист с телестанции Орландо вместе со съемочной группой. Вскоре Иисус – Дорожное Пятно был известен на всю округу – как и Фингалова мать. И с тех пор все у Фингала в жизни пошло наперекосяк.

В один прекрасный день он вернулся домой и увидел, что она сжигает его коллекцию компакт-дисков с хэви-метал, которые взяла в привычку называть «пластинками дьявола». Она запретила ему пить пиво и курить и пригрозила лишить еженедельных пяти долларов на карманные расходы, если по вечерам в пятницу он не будет оставаться дома и петь гимны. Чтобы свалить из дома (а также подальше от паломников, регулярно приезжавших фотографировать мать), Фингал записался в армию. Не прошло и месяца, как он плюнул на начальную боевую подготовку и вернулся в Грейндж, на двадцать фунтов легче, но беспредельно угрюмее, чем уезжал. Для пребывавшего в депрессии рынка труда у Фингала не было ни толкового образования, ни практических трудовых навыков, поэтому он устроился в ночную смену в «Хвать и пошел», по субботам две смены. Почти ничего не происходило, кроме краж, обычно случавшихся каждые вторые или третьи выходные. Иногда ночью не набиралось и полудюжины покупателей, и у Фингала была масса свободного времени, чтобы помусолить последний «Хастлер» или «Суонк». Он всегда благоразумно укрывался с эротическими журналами за проходом с замороженной едой, единственным в магазине местом, скрытым от рыбьего глаза камеры слежения. Фингал разрезал журналы и расставлял свои любимые снимки голых кисок вдоль плексигласовой крышки морозильника с мороженым – там было холоднее, чем у жабы на загривке, но он не мог рисковать и попасться ближе к входу. Мать бы удар хватил, если б ее единственного сына уволили за дрочку на работе, особенно записанную на видеопленку. Фингал ужасно злился на мать, но расстраивать ее не хотел.

В два часа ночи 27 ноября он скрючился было в возбуждении над «Лучшими сиськами», как вдруг услышал звон кошачьего колокольчика над входной дверью в магазин. Фингал спрятал свое хозяйство и помчался к стойке. Ему понадобилась пара секунд, чтобы узнать в двух покупателях тех самых мужчин, что заходили за вяленым мясом и билетами «Пальцем в небо». Они явно жутко подрались в баре.