Читать книгу "Реквием - Лорен Оливер"

— Привет, па, — говорю я, проскальзывая мимо ку­хонного стола.

Он неразборчиво бурчит в ответ, скручивая оче­редную прядь волос. Дикторша продолжает: «Листов­ки были разбросаны по десятку различных мест. Их подсунули даже на детские площадки и в начальные школы».

На экране появляется запись репортажа - толпа про­тестующих на ступенях муниципалитета. На плакатах надписи: «ВЕРНИТЕ НАШИ УЛИЦЫ» и «АМЕРИ­КА БЕЗ ДЕЛИРИЯ». После убийства на прошлой не­деле лидера АБД, Томаса Файнмена, эта организация получила бурную поддержку. Файнмена уже почитают как мученика, ему по всей стране ставят памятники.

— Почему никто ничего не предпринимает для на­шей защиты? — говорит в микрофон какой-то мужчи­на. Ему приходится кричать, чтобы перекрыть гомон других протестующих. — Полиция должна охранять нас от этих сумасшедших! А в результате улицы кишат ими!

Я вспоминаю, какое волнение охватило меня ночью, когда я избавилась от листовки, как будто унич­тожение означало, что ее никогда и не существовало. Но, конечно же, зараженные не метили лично в нас.

— Это возмутительно! — взрывается папа. Я всего лишь второй или третий раз в жизни слышу, как он по­вышает голос, а дара речи он решился всего однажды — когда назвали имена погибших во время нападе­ния террористов и в этом списке оказалось имя Фрэнка Харгроува, отца Фреда. Мы тогда смотрели телевизор в рабочем кабинете, и внезапно отец развернулся и швырнул своим бокалом об стену. Это было настолько шокирующе, что мы с матерью лишь уста­вились на него в испуге. Я никогда не забуду слов отца, сказанных тем вечером: «Амор делирия невроза - это не болезнь любви. Это болезнь эгоизма», — На кой вообще существует это Министерство национальной безопасности, если...

В его монолог вклинивается мистер Рот:

— Рич, успокойся. Присядь. Ты расстроен.

— Конечно, я расстроен! Эти тараканы...

В кладовке аккуратными рядами выстроились коробки с нашими вещами и пакеты с кофе. Я сую пакет под мышку и сдвигаю остальные, чтобы щель была незаметна. Затем я хватаю кусок хлеба и мажу его арахисо­вым маслом, хотя новости чуть не отбили мне аппетит.

Я прохожу через кухню и уже одолеваю половину коридора, когда папа окликает меня: — Куда это ты собрались?

Я поворачиваюсь так, чтобы он не увидел пакет с кофе.

— Ли захотелось прокатиться на велосипеде, — бодро откликаюсь я.

— Прокатиться на велосипеде? — переспрашивает он.

Свадебное платье итак немного тесновато. Я экспрессивно взмахиваю куском хлеба, видимо, заедаю стресс, По крайней мере, на мое умение врать исцеление не подействовало.

Папа хмурится.

— Только не ездите на окраины, ладно? Ночью произошел инцидент… Вандализм, — произносит мистер Рот. — И ничего более.

Теперь по телевизору показывают сюжет об Инци­дентах, связанных с действиями террори­стов: внезапное обрушение восточной стены Крипты, но кадры расплывчатые, случайно заснятые на мобильник. Языки огня, вырывающиеся из здания му­ниципалитета. Люди, выскакивающие из заглохших автобусов и бегущие в панике и замешательстве по улицам. Женщина, осевшая в заливе - платье вздымает­ся за ней на волнах, словно вопя, что правосудие при­дет. Облако пыли, плывущее сквозь город и окрашива­ющее все на пути в белый цвет.

— Это только начало! — отрывисто бросает отец. — Они явно предупреждают нас.

— У них ничего не получится. Они не организо­ваны.

— То же самое все твердили и в прошлом году, а за­кончилось это дырой в Крипте, смертью мэра и психо­патами, заполонившими город. Вам известно, сколько заключенных сбежало в тот день? Три сотни!

— После этого мы усилили службу безопасно­сти, стоит на своем мистер Рот.

— Эта служба не помешала зараженным прошлой ночью превратить Портленд в одну огромную почту. Могло произойти невесть что! — Отец вздыхает и трет глаза. Потом поворачивается ко мне. — Я не хочу, что­бы мою единственную дочь разнесло в клочья.

— Я не поеду в центр, па. — Обещаю я. — На полу­остров заезжать не буду, о'кей?

Отец кивает и поворачивается обратно к телеви­зору.

За дверью я останавливаюсь и съедаю хлеб, рукой придерживая пакете кофе. Я слишком поздно понимаю, что мне хочется пить, но возвращаться я не стану.

Я присаживаюсь - запихиваю кофе в мой старый рюкзачок, от него до сих пор еле заметно пахнет клубничной жвачкой, которую я часто жевала, и снова натягиваю бейсболку поверх собранных в хвост волос и надеваю солнечные очки. Фотографов я не очень боюсь, но не хотелось бы, наткнуться на кого–нибудь знакомого.

Я вывожу велосипед из гаража и выруливаю на улицу. Считается, что разучиться ездить на велосипеде невозможно, но, усевшись в седло, я несколько шатаюсь из стороны и сторону, словно малявка, которая только только начала ездить. Пробалансировав несколько секунд, я все-таки восстанавливаю равновесие. Я разворачиваю велосипед вниз но спуску и качу в сторону Брайтон-Корт, к проходной и границе «Древозащиты».

В шорохе колес по асфальту есть нечто успокаивающее, как и в ощущении ветра в лицо, влажного и бодрящего. Прежние чувства, которые я испытыва­ла при катании на велосипеде, не возвращаются, но я ощущаю довольство, наподобие того, что чувствуешь, опускаясь на чистые простыни после долгого дня.

День отличный, ясный и на удивление прохладный. В такой день просто не верится, что полстраны изувечено выступлениями мятежников, что зараженные прокатились через Портленд, словно поток нечистот, рассеивая вокруг послания страсти и насилия. Не верится, что в мире что-то неладно. Анютины глазки кивают мне с клумбы, когда я проезжаю мимо, набирая скорость, позволяя склону нести меня вниз. Я проношусь мимо чугунных ворот, мимо проходной, не останавливаясь, лишь на миг вскидываю руку и приветствую, хотя вряд ли Сол узнал меня.

За воротами «Древозащиты» окружающее выглядит совершенно иначе. Участки земли, принадлежа­щие правительству, сменяются убогими территориями, и я проезжаю мимо трех жилых прицепов, припаркованных один за другим. Вокруг них мусор и кострища, клубы дыма и золы. Люди, живущие здесь, пользуются электричеством очень экономно.

Брайтон-авеню выносит меня на полуостров и, строго говоря, за границу, в центральную часть горо­да. Но здание мэрии и скопление других муниципальных зданий и лабораторий, у которых собираются протестующие, в нескольких милях отсюда. Здесь, в таком отдалении от Старого порта, стоят малоэтажные дома, перемежаемые продуктовыми магазинчи­ками, дешевыми прачечными-автоматами, заброшенными церквями и давно не используемыми авто­заправками.

Я пытаюсь вспомнить, когда последний раз была дома у Лины, а не она приходила ко мне, но память вы­дает лишь мешанину лет и картин, запах консервиро­ванных равиолей и порошкового молока. Лина стесня­лась своего тесного дома и своих родственников. Она знала, какие слухи ходили об их семье. Но мне всегда нравилось приходить к ней. Сама не знаю почему. Тог­да мне казалось, что меня привлекает кутерьма: тесно стоящие кровати в комнатах наверху, вечно чудящие электроприборы, постоянно вылетающие пробки, ржавеющая стиральная машинка, вместо стирки при­меняемая для хранения зимней одежды.