Читать книгу "Магия книги - Герман Гессе"

О ТАК НАЗЫВАЕМОМ ВЫБОРЕ МАТЕРИАЛА

«Выбор материала» — расхожее словцо критиков, многие без него вовсе не могут обойтись. Средней руки критик, работающий в газете, что ни день знакомится с навязанным ему материалом, который надлежит пустить в работу. Он завидует автору если не в чем другом, то в свободе творчества, мнимой свободе. Кроме того, критик-поденщик имеет дело почти исключительно с бульварной литературой, с имитацией словесного искусства, а умелый романист может выбирать свой материал в известной мере произвольно и по основаниям чисто рациональным. Однако свобода выбора романиста также во многом ограничена. Виртуоз легкого жанра свободно выбирает, скажем, место действия, в своем новом романе он, следуя модам времени, перенесет действие на Южный полюс или в Египет, опишет жизнь политических деятелей или спортсменов и будет обсуждать в своей книге животрепещущие вопросы общества, морали, права. Но за фасадом насущных проблем даже у отъявленного эпигона будут разыгрываться события той жизни, которая соответствует его глубочайшим представлениям, сформировавшимся помимо его воли, и он не сможет преодолеть своей склонности к определенным характерам, определенным ситуациям — и полного равнодушия ко всем остальным. Даже в «самой кичевой» книжице происходит откровение души — души ее автора, и самый плохой сочинитель, не способный четко обрисовать ни один образ, ни одну коллизию человеческих взаимоотношений, все же непременно достигнет того, о чем сам и не помышляет — в своей поделке он обнажит свое «я».

В истинно художественном произведении «выбор материала» вообще отсутствует. «Материал», то есть главные действующие лица и характерные проблемы сочинения, никогда не выбирается автором, он представляет собой изначальную субстанцию любой поэзии, это авторское видение, авторское душевное переживание. Писатель может отвлечься от какого-то явления, избежать жизненно важной проблемы, может отказаться от реально пережитого им самим «материала», из-за неспособности или ради удобства. Но «выбирать» материал он не властен. Содержанию, которое из чисто рациональных или чисто художественных соображений автор считает подходящим и желательным, он не может придать видимость того, что оно, это содержание, действительно явлено ему высшей милостью, что оно не вымучено разумом, а пережито душой. Конечно, истинные поэты нередко пытались выбирать материал, командовать поэзией — результаты таких попыток всегда чрезвычайно интересны и поучительны для собратьев по перу, но во всех случаях это творения мертворожденные.

Короче говоря, если кто спросит автора истинно художественного произведения: «Не следовало ли вам взяться за другой материал?» — то больше всего это будет похоже на пожелание врача, высказанное пациенту, больному воспалением легких: «Ах, насколько было бы лучше, если бы вы отдали предпочтение насморку!»

О ТАК НАЗЫВАЕМОМ БЕГСТВЕ В ИСКУССТВО

Нередко слышишь: художник не должен бежать от действительности в искусство.

Как это понимать? Почему художник не должен от нее бежать?

Если подойти с точки зрения художника, разве искусство не является именно попыткой исправить недостатки жизни, исполнить в мнимом мире неисполнимые желания, в поэзии — неисполнимые требования, короче говоря, сублимировать в духе то, что невозможно в жизни?

И почему указанную претензию всегда предъявляют только к людям искусства? Почему от государственного мужа, врача, боксера или пловца никто не ждет, что он прежде всего справится с неурядицами в своей личной жизни, а уж потом побежит заниматься делами, получать удовольствия от службы и спорта.

То, что «жизнь» безусловно труднее, чем искусство, для мелких критиков, очевидно, аксиома.

Однако стоит взглянуть на многих, слишком многих художников, которые все время весьма успешно бегут от искусства в жизнь, рисуют убогие картины и пишут убогие книги, но являются милейшими людьми, радушными хозяевами, добрыми отцами семейства, благородными патриотами!

Нет, уж если человек считает себя художником, я предпочел бы, чтобы он вел свою битву там, где велят задачи его профессии. Возможно, очень много верного (скорее, верного лишь наполовину) скрывается за мыслью о том, что всякое совершенствование творчества поэта оплачивается его жертвами в личной жизни. Иначе творения не создаются. Глупо и безосновательно утверждать, что искусство рождается от избытка, от счастья, от удовлетворенности и гармонии. Если все прочие достижения человека появляются лишь из-за нужды, лишь под суровым гнетом необходимости, почему искусство должно быть исключением?

О ТАК НАЗЫВАЕМОМ БЕГСТВЕ В ПРОШЛОЕ

Другое «бегство», ныне порицаемое злободневной критикой, это так называемое бегство в прошлое. Когда писатель пишет что-то, решительно не похожее на очерки о модах или спорте, когда он уходит от сиюминутных вопросов, обращаясь к проблемам общечеловеческим, когда погружается в исторические эпохи или во внеисторическое художественное пространство за пределами времени, его немедленно укоряют за то, что он «бежит» от своего времени. Вот так же и Гете «бежал» в мир «Геца» и «Ифигении», вместо того чтобы просветить нас относительно семейных проблем франкфуртских или веймарских обывателей.

1930

В КОНЦЕ ГОДА

Почта сегодня принесла несколько десятков журналов, и каждый журнал взывает к читателям в истинном смысле слова образованным, и каждый ориентируется на исключительно художественные произведения и именно так рекомендуется нам, а десятка два изданий сообщают, что усердно работают над дальнейшим расширением своей заслуживающей всяческих похвал издательской деятельности. Все они изъясняются высоким, мертвенно-серьезным языком, все предлагают списки «первых имен», все сполна отдают должное важнейшим течениям нашей эпохи, и все хотели бы чуточку побольше заработать. Рекомендуют нам молодого автора, чей роман — как и все подобные, выходящие каждые несколько лет, — заслуживает, чтобы его ценили не ниже, чем «Зеленого Генриха»[5], рекомендуют и нового поэта, который идет своим собственным путем и которого все мы в скором времени будем числить в одном ряду с Лилиенкроном и Мерике: напечатан и его портрет.

Все это далеко не ново и, в сущности, наверное, неплохо, на нашей культурной ярмарке я уж сколько раз веселился от души. Однако сегодня мне не до смеха и даже не до ругани. Какой-нибудь час тому назад я бродил по холмам и смотрел на облака, и каждое облако проплывало, или мчалось, или гордо удалялось, и было чудом, словом, песней, или шуткой, или утешением, изошедшим из уст самого Бога, стремилось в дальние дали, чуть покачиваясь в прохладной блеклой синеве, было прекрасно и пело, волнуя душу сильнее любых песен, какие можно отыскать в книгах. Теперь же я вернулся на рынок старья и кустарщины наших литераторов, художников и издателей, словно очутился в переполненной комнате, где воздух тяжел и душен, и мне показалось вдруг, будто я бреду по мертвым зыбучим пескам, безнадежно увязая на каждом шагу, и я почувствовал усталость, как после дня, проведенного в бесплодной суете, и злую, накатившую точно болезненный жар, тоску от этой мельтешащей «культуры». Но я не поддался тоске, отодвинул в сторону журнальный хлам и, взяв лампу, поднялся в свою комнату, где за окнами летают воробьи и чайки, а на полках тесными рядами стоят мои старые книги. Ведь старая книга всегда утешит, она обращается к тебе из далей, и можно слушать ее или не слушать, а если слова в ней внезапно вспыхнут огнем, ты воспринимаешь их не так, как слова книги новой, сегодняшней, не как слова господина NN., а из первых рук, так же, как резкий крик чайки или солнечный луч.