Читать книгу "Билет в счастливую жизнь - Марина Серова"

наносил ею на мольберт какие-то штрихи. Скорее всего, сейчас он работал над созданием очередной картины. В мастерской явственно чувствовался характерный запах, напоминающий скипидар. Ну да, ведь определенно здесь требуется растворитель или еще какое-то подобное вещество.

Я перевела взгляд на стены мастерской. На них висели холсты с весьма абстрактным изображением чего-то, что не поддавалось определению. Интересно, какую технику использовал создатель этих картин? По мне, так это просто выдавливание на холст краски и последующее ее размазывание. Причем размазывать ее можно было всем, что под руку попадется, а скорее всего, и самой этой рукой. Один раз я видела в зоопарке, как «рисуют» обезьяны, конечно же на потеху посетителям. Мартышки даже окунали в краску свои хвосты и швыряли ее на «картины». Потом эти «шедевры» продавались тут же. На что только не пойдешь ради получения прибыли. И ведь находились люди, которые платили за это весьма нехилые суммы.

М-да, кажется, этот художник совсем недалеко ушел от наших обезьяньих предков. Или от четырехлетних деток. У моей бывшей одноклассницы Элеоноры ребенок именно так и приобщался к миру художественного искусства. Вот точь-в-точь такие картины в деревянных рамочках, только гораздо меньшие по размеру, были развешаны в холле ее квартиры. И Элеонора с гордостью демонстрировала гостям творения своего чада. Впрочем, может быть, я просто ничего не понимаю в современной живописи.

Мужчина нанес очередной мазок на холст и немного отошел в сторону. Я прикрыла дверь и постучала. Послышались шаги, и вскоре дверь открылась.

– Здравствуйте, – сказала я. – Мне нужен Григорий Алексеевич Переводников.

– Это я, – ответил художник и выжидательно посмотрел на меня.

– Григорий Алексеевич, меня зовут Татьяна Александровна Иванова, я частный детектив и занимаюсь расследованием убийства Иннокентия Константиновича Подхомутникова. Мы можем поговорить? – спросила я.

– Ну, проходите, поговорим, – отозвался Переводников. – Садитесь вон в кресло или на стул, – предложил художник. – Можете еще на диване устроиться.

Я не рискнула сесть на стул, одна ножка которого держалась буквально на честном слове. Да и диван с откровенно торчащими пружинами тоже не располагал к тесному контакту. Поэтому я устроилась на кресле, предварительно выбрав место, где обивка была более-менее целая.

– Так я вас слушаю, – сказал Переводников.

– Григорий Алексеевич, позавчера у себя в квартире был убит Иннокентий Константинович Подхомутников. Поскольку я ищу его убийц, у меня к вам будет ряд вопросов. Скажите…

– Постойте-ка, вы что же, меня записали в его убийцы? – вскричал Переводников. – Вы меня, что ли, подозреваете?!

– Григорий Алексеевич, успокойтесь, пожалуйста, не надо так кричать. Я никого пока не подозреваю, информации маловато. А к вам я, наоборот, за помощью пришла. Хочу узнать, что за человек был покойный Подхомутников. Говорят, вы с ним не очень ладили, – быстренько проговорила я, понимая, что, если признаюсь в своих подозрениях, вряд ли у нас с этим художником получится конструктивный диалог. Он относится к личностям, с которыми нужно договариваться – если возьмешь такого на испуг, только разорется и заявит, что беседовать готов исключительно в полицейском отделении. – Расскажете, что за конфликт был?

– Ну и поругались! – снова эмоционально отреагировал Переводников. – И что, из-за этого записывать меня в его убийцы?! Вот! – Он показал рукой на стены. – Вот мои творения! Я вложил в них свою душу и, не побоюсь этого слова – самого себя! У каждой из них своя атмосфера, своя, я бы даже сказал, аура. Но не всякому дано понять их глубину. К сожалению, у большинства просто нет необходимого для понимания высокого искусства образования. Мои картины – это не какой-то там ширпотреб, над каждой из них необходимо размышлять, напрягать свои извилины и серое вещество! Конечно, грубый лубок и другая аляповатая мазня гораздо привычнее для глаза обывателя. Ничего не поделаешь, истинных художников никто и никогда не понимал! Зато всякие бездари в фаворе и большом почете!

– Ваши картины не взяли на выставку? – уточнила я уже и без того известную мне информацию.

– Да, не взяли! Иннокентий заявил, что они не вписываются в концепцию его видения, видите ли!

– А кого вы причисляете к бездарям? – спросила я. – И кто же, по-вашему, в фаворе?

– Кто? Да хотя бы тот же Селиверстов! – снова вскричал Переводников. – Назвать его художником даже язык не поворачивается! Жалкий маляр! Ему можно доверить разве что красить стены! Да и то это будет только перевод краски зря! Он даже не учился в художественном училище! Выскочка, самоучка! – Переводников распалялся все больше и больше. – Кроме того, он проявил себя как грязный сплетник и интриган! Он вознамерился занять место председателя нашего отделения Союза художников, так как Семен Аркадьевич Вишневецкий по состоянию здоровья и по возрасту больше не может возглавлять нашу организацию. Так вот, этот клоун, этот фигляр заручился поддержкой некоторых членов нашего отделения для того, чтобы пролезть в кресло председателя! Этот Селиверстов до того обнаглел, что прямо в глаза мне сказал, что мои творения не выдерживают никакой критики, что я бездарь и способен только малевать невесть что! Можно подумать, что он гениальный и знаменитый живописец, каких свет не видел! Ага! Его удел только копировать чужие картины! Но у него даже это не получается! А вы меня подозреваете во всех смертных грехах, в убийстве Подхомутникова! Да зачем бы я стал его убивать? Уж если и убивать, то этого самого Селиверстова! Сами посудите: нет Селиверстова, возможно, будут выставляться мои картины, а не его мазня!

– Полагаете, не будь Селиверстова, Подхомутников выставил бы ваши работы? – полюбопытствовала я сочувственно. Переводников взметнул руками:

– Дождешься от этих прихлебателей от искусства! Не было бы Селиверстова, нашелся бы другой какой маляр! – Помолчав, он проговорил тихо и обреченно: – Поймите, мне не за себя обидно. Я что… выставляюсь на аукционах, и, между прочим, Запад мои работы покупает. Обидно, что не дают обывателю даже малой возможности расширить границы восприятия. Понять, что есть искусство, а что – ремесленничество. Поймите, здесь, – он обвел рукой свои работы, – энергетика, личность, мощь! А эти… малевальщики… знаете, как они – не все, но многие – работают? Через проектор передают на чистый холст картинку, фотографию там, и разукрашивают! И это – искусство?

Ну, в принципе, некоторая логика в объяснениях Переводникова была.

– Григорий Алексеевич, скажите, вы встречались с Иннокентием Константиновичем вечером того дня, когда он был убит? – прервала я словесный поток разошедшегося Переводникова.

– Встречался, да. Ну и что?

– Расскажите, по чьей инициативе и где произошла эта встреча, – попросила я.

– По инициативе Подхомутникова, по чьей же еще? Неужели вы думаете, что я буду навязываться, после того как мою