Читать книгу "Библиотекарь - Яна Мазай-Красовская"

— магическая ковка».

Так и была решена участь последней оставшейся в живых Тени.

Только через год она узнает, что в том особняке Ветер убил гостя, молодого аврора. А его юная жена, точнее, вдова, сорвалась так, что снесло половину здания, и ни один человек не ушел. Погибли все: и гости, званые и незваные, и хозяева. И кто-то должен был за это ответить. И было решено, что она все это спровоцировала. Спас ее один из допрашивающих, тот, который просто молчал и смотрел. Легилимент. Ей дали семь. Вместо пятидесяти…

* * *

Ирма не помнила, как и куда ее транспортировали. Холод, вливаемые в нее зелья, глаза напротив, которые хотелось поскорей забыть, адская головная боль, снова холод, и так по кругу, пока сознание оставалось с ней. Очнулась она в небольшой комнате с каменными стенами, немного сыроватой, но… в жизни бывало и хуже. Почему-то это она помнила, хотя далеко не сразу осознала, кто она. Память и сознание возвращались трудно, рывками.

Мятое одеяло, под которым она лежала, было довольно тонким, но согревало хорошо. В углу, закрытом ширмой, она обнаружила что-то вроде туалета с умывальней: ведро с водой и каменное корыто с отверстием посередине. Быстро сделав все дела и умывшись, она продолжила рассматривать свое жилище.

Высокие стены, а наверху небольшое окно, узкое, едва с ладонь, и длинное. Недолго думая, она взлетела по отвесной каменной кладке и выглянула в него.

— Ах! — в темных глазах зажегся восторг.

Она буквально прилипла к щели, рассматривая огромное небо с плывущими по нему облаками, отражающимися внизу, на морской глади разорванными белыми силуэтами. Море и небо. Солнце и облака. Невероятно красиво!

Устав любоваться, Ирма спустилась вниз и подошла к двери-решетке. Та, казалось, сливалась со стеной…

«Это же тюрьма», — поняла она и закричала.

Но никто не отозвался.

Камера. Пустой коридор. И никого.

А как же спросить?

Вода и вполне приемлемая пища сами появлялись на столе. Сменная одежда — на спинке кровати, раз в неделю. Пища, если не съесть, исчезала через некоторое время, не оставляя в тарелках следа. Если тарелки убрать под стол, перенести на кровать, поставить у двери — еда все равно появлялась в них. Через десяток дней, которые Ирма наконец догадалась отмечать черточками на стене, она поняла, что это — навсегда. Страшно не было. Только очень холодно внутри.

Скоро стали чудиться люди, сидящие возле кровати, проходящие мимо решетки-двери, возникающие в углах, и она поняла, что с ней происходит что-то не то. Ей, всегда любившей одиночество, теперь страшно не хватало людей. Хотя бы кого-нибудь. Каким-то внутренним чутьем она поняла, что добром это не кончится. И начала вспоминать. Петь песенки. Рисовать узоры черенком ложки на стене. Скоро они покрылись несколькими рунными «алфавитами».

Пробовала колдовать — естественно, ничего не получалось. Лазала по стенкам. Смотрела на море и небо. А потом начала сочинять, и чаще всего получалось что-то рифмованное. Строчки убегали, как сквозь пальцы песок. И она начала дарить их чайкам, разговаривать с самой собой, с кроватью, столом, табуретом. И с теми, кто был в ее воспоминаниях.

Они все больше приходили во сне, так что Ирма стала спать все дольше и дольше, потому, что там у нее была хотя бы иллюзия жизни. А еще ей начали сниться книги. Сначала мамины тетрадки — так, как будто их можно было взять в руки, вот только рук у нее во сне не было. Но, оказалось, это не страшно: стоило хорошо попросить, и страница переворачивалась.

Это был месяц одиночества или несколько недель… Никто теперь этого не скажет. Ей казалось, прошло сто лет.

* * *

Ирма не поверила себе, краем глаза уловив смутное движение двух темных пятен в конце коридора. Она обрадовалась: кто-то вспомнил о ней! И не выдержала:

— Эй! Я здесь! Идите сюда!

Пару дементоров заставило нарушить запрет вечное чувство голода. На нижних ярусах заключенных становилось все меньше, а главное, у них почти нечем уже было поживиться.

— Это нас зовут?

— Это кто нас зовет?

— Совсем юная…

— Совсем маленькая…

— А взять и нечего. Ей не страшно. Не грустно. Я не могу понять, что она чувствует сейчас…

— Стой. Я тоже не могу понять. Никогда не ощущал такого. Надо посмотреть!

Это нельзя было назвать разговором — речь этим существам была недоступна, в отличие от обмена мыслеобразами. Ну, и далеко не одними инстинктами живы дементоры, иначе договариваться с ними было бы невозможно. Это могли только действительно сильные менталисты, а таковых было мало. И, увы, давно никого из них не было в стенах Азкабана. Как и новых узников. Дементорам было не только голодно, но еще и скучно.

— Пообщаемся?

— Маловероятно, что получится.

— Не попробуем — не узнаем. Все равно заняться нечем.

— А если мы ее убьем?

— Попытаемся этого не делать. Не втягивать. От нее и так ручеек течет. Чувствуешь?

— Это?.. Это такой особый вкус?!

Ирма уже хорошо различала две высокие фигуры, неспешно скользящие из темноты коридора к ее двери… Какой счастье, тут есть хоть кто-то, кроме нее!

— Здравствуйте! — она прильнула к решетке. — Я — Кей, а вы кто?

Они считали верхний слой ее мыслей, представший перед ними восторженным океаном темных глаз.

Она им… радуется?

Им? Как это возможно? И откуда такая?

— Ой, как здорово! Вы можете со мной поговорить? Вас не накажут?

И худенькая девочка-подросток протянула руку. Ему. Сама.

Конфундус и Империус от сильнейших ментальных магов повлияли бы на них меньше. Дементоры были совершенно… дезориентированы.

У того, что стоял ближе, возникли какие-то непонятные ощущения, которые совершенно не с чем было сопоставить. Что-то изменилось в нем. Он посмотрел на свою руку.

Слизь и трупные пятна исчезли — теперь это была просто рука, почти скелета, обтянутого кожей. Белой, гладкой, сухой. Как?!

Он осторожно коснулся сам себя, а потом показал руку напарнику.

— Если бы было чем, я бы охнул.

— Если бы было чем, я бы рассмеялся.

— Так вот откуда у людей это берется…

— Вы не хотите со мной разговаривать? — у Ирмы на глаза навернулись слезы.

— Ты чувствуешь? Совсем другой вкус…

— Раньше было лучше. Вкусней.

Дементор повернулся к девочке и коснулся протянутой к нему руки.

Сильный озноб вихрем прошел по ее телу, но оно еще помнило гораздо более длительный и опасный холод, так что