Читать книгу "Переводчик Гитлера. Статист на дипломатической сцене - Пауль Шмидт"

войны тепло попрощался с молодым диктатором. Они договорились, что на следующий день Ллойд Джордж придет на чай со своей дочерью Меган и сыном Гуилимом, которые приехали вместе с ним. «В Германию с ним приехала вся либеральная партия», – злобно писали газеты в Англии.

Риббентроп оставался с Гитлером, пока я уходил с Ллойдом Джорджем. Он пребывал в самом добродушном настроении, спросив меня, где я находился во время войны. Я рассказал ему о моей службе в качестве артиллериста рядом с Реймсом и о первом значительном повороте событий, когда Фош начал контрнаступление в июле 1918 года. Он подробно расспросил меня, какие позиции мы оставили и какое воздействие на моральное состояние армии произвело контрнаступление союзников, дотошно экзаменуя меня.

Я осмелился задать ему несколько вопросов и попросил подтвердить следующую историю. Бриан однажды рассказывал Штреземану в моем присутствии, что Ллойд Джордж поздравил его с особенно отважным поведением Бретонского полка из его родной провинции. «Вы знаете, мистер Ллойд Джордж, – ответил Бриан, – мы, бретонцы, с трудом приспосабливаемся к новым взаимоотношениям. Посему этим войскам перед боем сказали, что их противниками будут англичане, и поэтому они сражались так храбро». Ллойд Джордж от души рассмеялся и сказал: «Я помню это очень хорошо. Старик Бриан всегда был неисправимым шутником».

Я попросил его также подтвердить вторую историю, и он ответил: «Разумеется – если она такая же забавная». В мемуарах Клемансо я прочел, что на обеде в день заключения перемирия он и Ллойд Джордж обсуждали будущее Германии, и мнение Ллойд Джорджа совершенно расходилось с мнением Клемансо. «Что это с вами? – удивленно спросил Клемансо. – Кажется, вы совершенно изменились». «Да, разве вы не слышали, что я стал прогерманцем?» Ллойд Джордж подтвердил и этот случай. Когда наша машина остановилась у отеля, его дочь шутя приветствовала отца нацистским приветствием «Хайль Гитлер!» При этом престарелый Ллойд Джордж посерьезнел и ответил со спокойной решимостью: «Разумеется, хайль Гитлер! Я тоже произношу эти слова, потому что он действительно великий человек».

В своей военной истории Черчилль пишет: «Никто не заблуждался так глубоко, как господин Ллойд Джордж, чьи восторженные отзывы о его беседах странно читать сегодня».

Глава третья

1937 г.

«Период сюрпризов закончился. Теперь мир является нашей высочайшей целью», – перевело наше бюро отрывок из речи Гитлера 30 января 1937 года. Я больше чем верил, что он считал это заявление серьезным.

В ходе его бесед с иностранцами, которые все еще происходили часто в течение 1937 года, я отметил, что Гитлер становился все более жестким в своем отношении к остальному миру. Частично это могло быть вызвано тем, что он достиг такой широкой известности, но, несомненно, он стал более бескомпромиссным и потому, что слабела антигитлеровская коалиция. Если на переговорах в Стрезе Муссолини занимал противоположную позицию вместе с Францией и Великобританией, то теперь, в результате Абиссинского конфликта, он попал в объятия Германии.

Я с живым интересом наблюдал со стороны за развитием конфликта с Абиссинией. Основываясь на своем женевском опыте, я не считал возможным, что вся Лига Наций выступит единым фронтом против Италии и попытается с помощью экономических санкций воспрепятствовать осуществлению ее плана агрессии. И все же в глубине души я надеялся, что Лиге это удастся, так как считал, что ничто не окажет более отрезвляющего воздействия на Гитлера, чем крушение планов Муссолини. В 1938 году, накануне Мюнхенской конференции, Муссолини признался, что Лига Наций почти преуспела в предотвращении нападения посредством коллективной защиты. «Если бы Лига Наций последовала совету Идена в абиссинском споре, – сказал он Гитлеру, – и распространила экономические санкции на нефть, мне пришлось бы убраться из Абиссинии через неделю. Это было бы для меня непредвиденным бедствием».

Весьма странно, что именно вследствие противодействия французского правительства, поборника коллективной безопасности, не были применены санкции по нефти. Лаваль не хотел открытого разрыва с Италией. Когда во время войны он неоднократно жаловался мне на трудности, причиненные Франции Италией, я смог при случае возразить довольно резонно: «Как неблагодарно со стороны Муссолини, премьер-министр, ведь вы спасли ему жизнь в абиссинском споре. Он признал это в Мюнхене в моем присутствии». Всегда такой быстрый на ответ, Лаваль не смог парировать. Насколько иной могла бы быть история, если бы Лиге Наций удалось призвать Муссолини к порядку!

Как и объявил Гитлер в своей речи в январе 1937 года, больше не было сюрпризов – в том году. Теперь, оглядываясь назад, можно назвать его годом спокойствия перед бурей. Тем не менее я был занят выполнением самых разных заданий. Коронация в Лондоне, Международная выставка в Париже, партийный съезд в Нюрнберге и государственный визит Муссолини в Германию – самые примечательные события. Но моя разнообразная программа включала в себя и следующее: встреча между Гитлером и бывшим лидером британской лейбористской партии, пожилым Ленсбери, в марте; беседы Геринга с Муссолини в Риме в апреле; визит герцога Виндзорского в Оберзальцберг; переговоры между Гитлером и лордом Галифаксом в Берхтесгадене и между Герингом и Галифаксом в Берлине; визиты Ага-хана, британского лидера фашистов сэра Освальда Мосли и потомка Конфуция, зятя Чан Кайши, министра финансов Кунга. Незадолго до дня рождения Гитлера я переводил беседу, которую он вел с Ленсбери. Всемирно известный борец за мир, «патриарх достойных чувств», как назвала его одна немецкая газета, развернул перед Гитлером план мирной конференции, которую должен был созвать президент Соединенных Штатов. Это была чисто личная инициатива Ленсбери и благонамеренных пацифистских кругов в Англии, и план обсуждался лишь в общих чертах и очень поверхностно. По красноречивому объяснению Ленсбери можно было судить, насколько он был увлечен этой идеей. Однако я заметил, что большей частью мысли Гитлера были далеко. Тогда впервые я увидел другого Гитлера – бледного от бессонницы, с почти серым, каким-то опухшим лицом, отсутствующее выражение которого ясно свидетельствовало о том, что он размышляет о другом. Лишь однажды он вник в то, что говорил Ленсбери, и сделал какое-то неопределенное, уклончивое замечание об участии Германии в мирной конференции или о мирной политике, которой он сам хотел бы следовать. Мне стало почти жалко старого джентльмена из Англии. Снова и снова он излагал свои пацифистские планы с большим энтузиазмом и настойчивостью. Казалось, он совсем не осознает отсутствия интереса со стороны Гитлера, будучи явно рад его репликам, какими бы туманными они ни были. Он откровенно смотрел на человека, который сидел перед ним, погрузившись в мечты, как на одного из пацифистов-идеалистов, которых он так часто встречал на