Читать книгу "Французская революция - Дмитрий Бовыкин"

Раздражали также те повинности, что напоминали о когда-то существовавшей личной зависимости части крестьян от сеньоров. Так, согласно праву «мертвой руки», дети умершего селянина для вступления в наследство должны были сделать определенный – порой вполне реальный, порой чисто символический – взнос в пользу сеньора. Сохранение этих и других подобных повинностей создавало известную напряженность в отношениях между крестьянами и дворянами – напряженность не настолько значительную, чтобы вылиться в какие-либо насильственные акты при обычном порядке вещей, но все же достаточно ощутимую, чтобы подвигнуть крестьян на применение силы в ситуации вакуума власти, порождавшего ощущение безнаказанности. А поскольку в июле 1789 года сложилась именно такая обстановка, погромы замков приобрели массовый характер. Непременным атрибутом подобных нападений стало уничтожение сеньориальных архивов, в которых хранились документы о крестьянских повинностях. В ряде случаев пострадали и сами сеньоры.

Показательно, что крестьяне громили дворянские имения, не считаясь с политическими симпатиями их владельцев. «Патриоты» страдали от рук бунтовщиков так же, как «аристократы», поскольку неграмотные селяне не вникали в идеологические разногласия между элитами. Неудивительно, что в подавлении этих выступлений наряду с правительственными войсками участвовала и национальная гвардия «патриотических» муниципалитетов.

«Великий страх»

Вспыхнувшая во Франции новая «жакерия» оказалась для XVIII столетия чем-то настолько необычным, что и объяснения ей давались не менее экзотические. По провинциям, как огонь по сухой траве, побежали слухи о появившихся неизвестно откуда огромных шайках разбойников. Известия о них провоцировали массовую панику, доводя до коллективного психоза целые деревни и города даже там, куда «жакерия» не добралась. В приграничных районах опасались вдобавок нападения неприятеля из-за рубежа: в Бретани ждали атаки англичан с моря, в Дофине – вторжения пьемонтских войск, а в прилегающих к Пиренеям районах – нападения испанской армии. Конкретные поводы для страха могли быть разными, но он неизменно был массовым. В немалой степени подобному эффекту способствовало распространявшееся повсюду ощущение безвластия: старых муниципалитетов уже не было, а новые еще только формировались. Люди чувствовали себя беззащитными. В конце июля этот «Великий страх», как назовут его позднее историки, охватил бóльшую часть страны. Вот что, к примеру, рассказывал в письме другу о событиях 30–31 июля 1789 года в городке Риом местный почтмейстер Габриэль Дюбрёль:

Около пяти часов [вечера] прибыл нарочный от мэра и кюре города Монтэгю с предупреждением, что по соседству с Монлюсоном появился значительный отряд разбойников, что отряд этот произвел погром в городе Гере, а перед тем разрушил город Сутрени. ‹…› Известие это моментально распространилось и повергло в страшную тревогу всех наших сограждан. По улицам забегали люди, женщины подняли плач. И вот уже слышится голос, что этот отряд состоит из 15 тысяч человек. ‹…› Испуг возрастает; с городской башни и с церкви св. Амабля раздается набат. Люди вооружаются чем попало и спешат в ратушу. На Вербную площадь привезены семь пушек, и уже все готово, чтобы палить из них. ‹…› Отдано распоряжение, чтобы в каждом окне горел свет и чтобы все неизвестные были арестованы. Жители баррикадируются у себя в домах. Наступившая ночь усиливает волнения и тревогу. ‹…› Утром, около четырех часов, несколько человек, взобравшись на башню Борегар, приняли встающий над землей туман за облако пыли, поднятой передвижением разбойников, и начали кричать, что вот они уже тут, явились. Набат гудит, и никто не сомневается, что действительно пришли разбойники. Те, кто было лег в постель, вскакивают; к Львиному фонтану тащат пушки; вооруженные люди толпами устремляются к предместью Айа, готовясь к стойкой защите. ‹…› К вечеру страхи улеглись. Население убедилось, что тревога не имела других оснований, кроме появления в наших краях нескольких человек, убежавших из тюрем Парижа и Лиона и других мест.

Аналогичные пароксизмы массовой паники, граничившей с безумием, пережили и многие другие городки и деревни Франции. Люди ощущали, что старый, привычный, мир рушится, будущее же пугало неизвестностью.

«Ночь чудес»

Сведения о «жакерии» и о «великом страхе» стекались в Учредительное собрание со всех концов Франции. Депутаты, провозгласившие себя новой властью, должны были реагировать. 3 августа на заседании Бретонского клуба герцог д’Эгийон, просвещенный аристократ двадцати семи лет, предложил умиротворить мятежных селян путем отказа дворян от сеньориальных прав. Если учесть, что такую мысль высказал один из крупнейших землевладельцев и сеньоров королевства, то прозвучала она весьма весомо и нашла поддержку у лидеров «патриотической партии».

День спустя почин в реализации этой идеи положил еще один член Бретонского клуба – виконт де Ноай, тридцати трех лет. Молодые легче расставались с прошлым. Опыт жизни при Старом порядке был у них относительно невелик, и они не так остро испытывали эмоциональную связь с ним, как люди старшего возраста. Вечером 4 августа де Ноай поднялся на трибуну Учредительного собрания и предложил для успокоения бунтовщиков ликвидировать сословные привилегии. Следом выступил д’Эгийон, призвав ввести равное для всех налогообложение и отменить – за выкуп – сеньориальные права. Затем к трибуне потянулись и другие представители светской и духовной аристократии. В порыве великодушия они отказывались от исключительного права на охоту, сеньориальных судов, церковной десятины, провинциальных и муниципальных привилегий и т. д. Это удивительное заседание, вошедшее в историю как «Ночь чудес», закончилось под утро присвоением Людовику XVI титула «Восстановитель французской свободы».

Единственным оратором, чьи слова тем вечером прозвучали диссонансом общему настроению, оказался известный философ, журналист и экономист эпохи Просвещения, 50-летний Дюпон де Немур. Неоднократно выступая до Революции с критикой прежней, несправедливой системы налогообложения, он на сей раз, однако, заявил, что с мятежами лучше бороться не уступками, а строгим применением власти. Впрочем, его призыв не встретил понимания у коллег.

Следующая неделя, с 5 по 11 августа, ушла на то, чтобы отлить декларативные призывы «Ночи чудес» в четкую форму нормативных актов. Согласно принятым в те дни декретам, сеньориальные повинности, которые являлись наследием личной зависимости – барщина и право «мертвой руки», а также исключительные права охоты и содержания голубятен, отменялись безвозмездно. Остальные повинности ликвидировались за выкуп. Также отмене подлежали все сословные и местные привилегии, продажа должностей, сословные ограничения на доступ к военной и гражданской службе. Комплекс всех этих мер подорвал социальную основу Старого порядка.

Декларация прав человека и гражданина

Подведя таким образом итог «Ночи чудес», депутаты Учредительного собрания переключились на составление программного документа, который должен был предварять будущую конституцию и содержать те основополагающие принципы, на которых ее предстояло построить. Принять подобный акт Мунье предложил еще в начале июля. По аналогии с американской Декларацией независимости этот текст тоже решено было назвать декларацией – Декларацией прав человека и гражданина. Неудивительно, что первым свой проект такого документа подготовил Лафайет, хорошо знакомый с американским опытом. Однако затем июльские события отвлекли Учредительное собрание от подготовки Декларации, и только 12 августа оно вновь вернулось к ней, сформировав специальный комитет для выработки окончательного текста на основе всех поступивших к тому времени проектов.