Читать книгу "Исповедь литературоведа. Как понимать книги от Достоевского до Кинга - Николай Жаринов"

Человек, которого он знал с детства, внушал ему непреодолимый и все возраставший страх – с того дня, как было совершено преступление, Жоан Большой стал неузнаваем. Он почти не разговаривал со своим спутником, но, к его ужасу, постоянно бормотал что-то себе под нос, поводя налитыми кровью глазами. Однажды ночью Жоан Малый услышал, как он называет дьявола «отец» и просит прийти на помощь. «Может быть, я еще мало совершил, отец мой? – спрашивал он, и тело его судорожно подергивалось. – Что еще я должен сделать, прикажи!» Жоан Малый уверился в том, что его товарищ продал душу дьяволу; он боялся, как бы во исполнение воли нечистого его не постигла та же участь, что и сеньориту Аделинью, и решил покончить с ним, но в ту минуту, когда он подполз к Жоану Большому и занес над ним нож, вдруг задрожал так, что спящий проснулся и открыл глаза прежде, чем Жоан Малый успел выполнить свое намерение. Жоан Большой увидел склонившегося над собой товарища и пляшущий в его руке клинок, но не выказал ни страха, ни гнева. «Убей меня, Жоан», – проговорил он. Жоан Малый отпрянул и бросился бежать, чувствуя, что нечистая сила гонится за ним по пятам.

Жоана Малого повесили в салвадорской тюрьме, останки сеньориты Аделиньи перевезли в часовню фазенды, но убийцу так и не нашли, хотя семья Гумусио несколько раз повышала награду за его голову, а он сам со дня исчезновения Жоана Малого больше не скрывался. Огромный, полуголый, всеми отверженный, кормясь тем, что попадало в его ловушки, и тем, что можно сорвать с деревьев, блуждал он по дорогам, как грешная душа в чистилище, средь бела дня входил в деревни, прося подаяния, и на лице его была написана такая мука, что крестьяне подавали ему милостыню.

Однажды на окраине Помбала, на перекрестке дорог он увидел толпу, слушавшую исхудалого человека в лиловом одеянии – волосы спускались ему на плечи, глаза горели как раскаленные угли. Он говорил о дьяволе, которого называл Люцифером, лукавым, нечистым, Вельзевулом, о бедствиях и преступлениях, порожденных им на земле, о том, что надлежит делать ищущим спасения. Его завораживающий голос, минуя разум, шел к сердцу и казался охваченному смятением Жоану бальзамом, исцеляющим старые, но все еще жестоко кровоточащие раны. Он слушал, окаменев, не моргая, тронутый до глубины своего существа и тем, что говорил проповедник, и той музыкой, которой звучали его слова. Несколько раз слезы застилали Жоану глаза, и фигура этого человека расплывалась и исчезала. Когда же он пустился в путь, Жоан пошел за ним следом, держась в отдалении, словно пугливый зверь».

(Марио Варгас Льоса, «Война конца света»)

Две мелодии сюжетной линии одного, не самого значительного героя сливаются воедино. И каждое слово теперь имеет и совершенно другое значение.

Ведь «тоска по морю» в сознании Жоана Большого, который обороняет Канудос от правительственных войск, превращается и в тоску по безгрешной жизни, в которой нет убийств, крови, грязи.

Он думал, что с Антонио Наставником он нашёл новый дом, новое море, новое счастье. Но всё это испарилось и осталось только прошлое, осталась тоска по морю и жалость к лошадям.

Я даже запомнил тот момент, когда впервые читал эти строки. Я возвращался после очередной унылой утренней смены на радио в не менее унылый дом. На работе – отчёты чиновников, дома – жена смотрит российские дневные сериалы. И путь из одной точки в другую хотелось продлить как можно дольше. Я остановился у почти развалившегося домика на детской площадке, изображавшего избушку на курьих ножках. От детей там не осталось ни следа. Сигаретные бычки на земляном полу, на стенах традиционные русские надписи, обыгрывающие разные вариации четырёх матерных слов, краска облупилась, где-то кровавые следы на стенах. Что сказать, тяжела жизнь Бабы Яги в современной России.

Я уселся на лавку, открыл книгу, стал читать, и меня тоже охватила тоска по морю. Вспомнил себя, только закончившего первый семестр первого курса, сидящего зимой на вершине утёса недалеко от Фазелиса, читавшего совсем другую книгу. Вспомнил, как пьянил меня запах моря, сколько дорог видел я перед собой, как радостна была моя жизнь, с каким оптимизмом смотрел на неё.

И я пошёл по той дороге, которую считал верной. И она привела меня в загаженную избушку – тайное убежище от нелюбимой работы и опостылевшего дома. И больше не хотелось ничего, только почувствовать вновь запах моря.

Глава четвёртая. Запах моря

Уже давно у меня появились проблемы со временем. И это не из-за того, что его нет. Ещё в подростковом возрасте я решил, что у меня есть всё время мира, и оно будет со мной до самого конца. Люди часто недооценивают силу одной секунды. А этого бывает достаточно, для того чтобы совершить открытие, придумать образ, достаточно для того, чтобы родилась любовь или пришла смерть. И пока у тебя есть эта одна секунда впереди, у тебя есть всё время мира, сжатое под давлением до размеров мгновения.

Моя проблема другого толка. Меня мотает по воспоминаниям и мечтам. Бывает, просыпаюсь в своей кровати, вроде всё знакомо, но всё не то. Подхожу к окну, тереблю руки от нервов, смотрю на МКАД, тянущуюся рекой, в сознании пустота, и в пустоте этой рождается картина из другой реальности.

И эта растерянность – не могу понять, где я, застрял ли в прошлом или просто в мечте. Но смотришь в окно, и вдруг чувствуешь запах моря, такого далёкого, потерянного в памяти или во сне. Закуриваешь сигарету и видишь не дым, а волны, бьющие об утёс, пеной ползущие вверх. Время растворяется, и ты моложе на целых пятнадцать с чем-то лет. И ты уже не в московской квартире, закованной в серый советский бетон, стоишь на берегу и видишь море, чувствуешь запах и слышишь его шум.

Такие дни люблю и ненавижу. Люблю за прекрасный полёт мечты. А ненавижу по другой причине – простой и банальной, как канцелярский клей. Просто в такие дни, понимаете, людей не слышишь и работать нельзя. Все голоса вокруг теряют структуру, становятся шумом и больше ничем. Сидишь в одиночестве, мечтой отсечённый от мира, людей и событий вокруг. Благо хоть, длится полёт недолго – добраться до вечера и поскорее уснуть.

Такие дела. Началось всё давно, на берегу Средиземного моря. Именно там однажды слово для меня наконец обрело плоть, стало точной картиной реальности. С тех пор я только и делаю, что ищу слова, самые нужные, наиболее точные. Нашёл – значит день прожит не зря, а не нашёл, то зачем отчаиваться? Пока есть мгновение, умей ждать. Главное – прочитать слово реальности.

В литературе меня всегда больше всего поражало то, как некоторые авторы умеют находить то самое нужное слово, как некоторые предметы в их описаниях перестают быть простой деталью обстановки и превращаются в символы, в частицы человеческих судеб.

Как прекрасно это выглядит в романе Оноре де Бальзака «Отец Горио», когда Растиньяк видит, как папаша Горио сминает своими старческими руками серебряную посуду, которую давным-давно он подарил своей жене. А теперь он плющит её, чтобы отнести в ломбард, чтобы получить деньги, которые должны оплатить долги его дочери.