Читать книгу "Жизнь на грешной земле - Анатолий Иванов"

Начинающийся день немного успокоил Варвару. Она вздохнула, встала с кровати и только теперь обнаружила, что так и не сняла с себя ни полушубка, ни полушалка.

Раздевшись, Варвара подошла к зеркалу и стала поправлять растрепавшиеся за бессонную ночь волосы. В полумраке комнаты полные, оголенные выше локтей руки казались бледными. В зеркале на нее смотрело чье-то чужое, измученное лицо с глубоко ввалившимися черными глазами.

Приготавливая завтрак, Варвара слышала, как в другой комнате сынишка, собираясь в школу, искал что-то на столе и отдавал последние приказания Трезору. Пес заискивающе скулил, и Варвара даже слышала, как он в избытке собачьей преданности ползал у ног Витьки и подметал хвостом крашеный пол. Но все это было где-то далеко, не в ее доме. Она вернулась к действительности, когда сынишка ловко влез на высокую табуретку, подвинул к себе тарелку с лапшой и спросил:

— А папка где? Опять на работу людей собирает? Варвара вздрогнула у печки, проговорила:

— Папашка-то?.. Ну да… Молотить ведь сегодня пшеницу, что в скирдах, собрались. Ты ешь, Витенька.

Витька почему-то многозначительно промычал и, выбрав момент, сунул в карман ломоть хлеба — Трезору.

Проводив сына в школу, Варвара пошла на скотный двор.

Но все ее коровы были убраны, стайки тщательно вычищены. Животным кто-то задал уже скудную норму черноватого сена. Сильно отощавшие коровы поедали его с жадностью, с хрустом пережевывая толстые будылья.

Варвара несколько минут молча смотрела на животных.

— И дожились-то мы, Варварушка, до чего! — услышала она скрипучий голос доярки Харитины Антипьевны. — Положь-ка руку на спину — и ладонь об мосол разрежешь.

В своем обычном клетчатом пальто, натянутом поверх старенького полушубка, Антипьевна стояла у стайки, опираясь на вилы-тройчатки. Ей было лет шестьдесят. Но на ногах она держалась бодро. Несмотря на уговоры, Антипьевна не бросала своих коров, заявляя всем, в том числе и председателю колхоза:

— И как твои глаза-то на меня глядят, прости господи. Я, почитай, тридцатый годок за коровками хожу. А тут с какой стати тебя послушаюсь? Иди-ка ты, мил дружок, своей дорогой…

— Это ты, Антипьевна, моих коров прибрала? — спросила Варвара.

— Может и я, Варварушка. Да ты не сердись. Кто б ни ухаживал, а молочка коровка всем даст.

— Как муженек-то твой? Лютует, поди? — спросила тихо и участливо одна из доярок, и Варваре вдруг тепло стало от этих простых слов.

— Не знаю, не приходил домой, — так же тихо и печально ответила Варвара.

— Да ведь стыдно, поди. Доведись до меня — глаза бы полопались на людей смотреть. Так ему и надо, — строгим голосом произнесла Антипьевна, но, взглянув на Варвару, осеклась. — Прости ты меня, Варварушка, на грешном слове. — И, помолчав, добавила: — А ты иди… Не до коров тебе нынче, однако.

— Иди, иди, мы поглядим тут… — поддержали ее доярки.

Конюх Прядухин провел мимо лошадей на водопой. Увидев Варвару, он остановился, снял зачем-то шапку. Молча постоял, потом произнес:

— Под чистую Федора… Хорошая твоя прения была, Варвара, да… — и потянул за повод упирающихся коней. У Варвары кольнуло сердце.

— Иван, постой! Иван!.. Как ты сказал?

Прядухин хотел было остановиться, потом передумал, махнул рукой и потащил своих коней дальше.

— Что Ванька Прядухин хочет сказать — одному богу ведомо, — протянул неизвестно откуда взявшийся Семен Вершин. — Так, что ли, бабка Харитина? Я могу разъяснить мычание Ваньки. Под чистую, значит, Федора Тихоныча уволили из колхоза… Так решила бригада. — Ну, а правление супротив не пойдет… Н-да… Исключили! Так сказать, благодаря нежнейшей супруге…

— Уйди… с дороги, — прохрипела вдруг Варвара и пошла прямо на Семена. Вершин, испугавшись выражения ее глаз, попятился, повернулся и, придерживая рукой лисью шапку, перемахнул через изгородь.

Медленно шла по улице Варвара Крутоярова к своему дому. Она и не соображала, куда шла, зачем шла. Все, что угодно, думала Варвара, но только не это. Пусть бы сияли Федора с работы и поставили рядовым колхозником, пусть бы взыскали за разбазаренное сено. Вместе с ним она приготовилась пережить позор. А теперь… Теперь… Как же это?

Встречавшиеся колхозники останавливались, долго смотрели вслед Варваре. Одни смотрели с теплотой и сочувствием, другие — с удивлением и неприязнью.

Не было еще такого, чтобы жена выступила свидетелем против мужа.

…Федор Крутояров пришел домой через несколько дней, небритый, с опухшим от водки лицом. Варвара обеими руками схватилась за сердце и так застыла, стоя у разведенной квашни.

Федор молча прошелся по комнате. Под его ногами тяжело поскрипывали половицы. Знакомый и привычный скрип причинял Варваре острую щемящую боль, точно кто проводил ножом по самому сердцу. Она, не смея еще что-либо сказать, только плотнее стиснула зубы.

Заросшая щетиной дряблая щека Федора дрогнула, он рассмеялся горько, нехорошо:

— Ухожу я… к брату в город. Сапожником на углу работать буду… ха-ха-ха…

Федор смеялся долго, неведомо чему. И Варвара поняла, что муж мертвецки пьян и держится на ногах только благодаря каким-то неимоверным усилиям.

— Федя!.. — Крутояров качнулся, медленно повернул к жене посиневшее лицо с воспаленными глазами.

— Молчи! — крикнул он и сжал кулаки. Покачиваясь, он долго стоял посредине комнаты, презрительно смотрел на жену.

— Молчи… на колхозном собрании скажешь.

Так же медленно отвернувшись, Федор пошел к двери. В глазах у Варвары плеснулся ужас. Она догнала мужа и, маленькая, обезумевшая, повисла у него на плече.

— Федя!.. Феденька!.. Куда же ты? Прости, Федя, переживем… Ведь думала — как лучше…

Федор шел медленно и ровно, словно не ощущая тяжести жены. У дверей он повел плечом, и Варвара, обессиленная, сломанная, осела возле порога. Не посмотрев на жену, Федор вышел из квартиры и прямо через огороды, лесом пошел к железнодорожной станции, оставляя на рыхлом снегу черные следы.

В распахнутую дверь комнаты клубами врывался морозный воздух.

Очнулась Варвара в районном селе Назаровке, где начинала свою колхозную жизнь.

Она медленно открыла глаза и первое, что увидела, была огромная медная, потемневшая от времени люстра. Где-то она уже видела эту люстру, но где и когда — припомнить не могла. Варвара долго вспоминала, закрыв глаза.

Режущая боль в сердце заставила вскрикнуть:

— Федя!..

Давно-давно, когда в Назаровке раскулачивали последнего богача, Федя, ее Федя, тогда еще семнадцатилетний паренек, приволок люстру из кулацкого дома в только что открытый на селе клуб.

— Ископаемая штука! — показывая на люстру, заявил Федя. — Вот клеймо — при царице Екатерине сделана. Тяжелющая чертяка. Пусть теперь освещает нашу веселую жизнь…