Читать книгу "Соль земли - Георгий Марков"

– Это непорядок. Надо нам добиваться, ставить эти вопросы перед центром и областью. Ты подготовь, товарищ Чернышёв, все материалы. На днях должен к нам прибыть уполномоченный Центрального Комитета партии. Доложим ему, попросим поддержки, постараемся убедить.

– Материалы при мне. А разговаривать об этом я могу в любое время дня и ночи, Артём Матвеич.

3

Дуня застала мужа в весёлом настроении. Артём ходил по дому в пижаме, в тапочках, напевал вполголоса какую-то песенку.

…Есть люди, которые через всю жизнь проносят свойства, приобретённые ими в детстве или в юности. О таких людях говорят, имея в виду не внешность, а черты характера: «Их время не берёт. Годы идут, а они остаются прежними». Именно таким человеком и была жена Артёма.

Что бы ни происходило в жизни: радостное ли, печальное ли, Дуня умела оставаться спокойной, даже степенной, но этому спокойствию во всякую пору сопутствовала ироническая усмешечка, которая очень хорошо уравновешивала мысли и чувства, поступки и действия окружающих её людей.

В жизни семьи Артёма Строгова случались радости: рождались дети, потом они, дочь и два сына, заканчивали образование; район успешно справлялся с государственными заданиями; правительство отмечало наградами труд лучших тружеников района (в этом числе был и первый секретарь райкома). Да мало ли в жизни выпадает людям радостных дней!

Артём по складу своего доброго, искреннего характера всякому чувству отдавался полностью, без остатка. И всегда-всегда уместной была в его жизни Дунина мягкая ироническая усмешечка.

Случилось однажды: дочь, окончившая медицинский институт, привезла родителям напоказ диплом с отличием. Отец, что называется, купался в восторге. Мать, Дуня, тоже радовалась. Но когда этот взлёт радости был в самом зените, Дуня, как бы спуская всех с небес на грешную землю, сказала, сверкнув смешинкой своих живых глаз:

– А самый лучший диплом, доченька, доброе слово людей. Как услышу о тебе доброе слово, уж так возрадуюсь! Будет мне это самой высокой наградой за муки, в которых тебя родила.

Так Дуня поворачивала полёт чувств и мыслей в совсем ином направлении.

Однажды в годы войны наградили большую группу колхозников района за беспримерный труд во имя победы. Артём радовался, Дуня тоже радовалась. Артём каждый день то в одном колхозе на митинге, то в другом. Как-то утром, когда муж собирался снова в отъезд, Дуня пристально посмотрела на него, смешинки в её глазах, обычно прятавшиеся где-то в глубине зрачков, вспыхнули, и она ласково спросила:

– А ты горло не надорвёшь на речах, драгоценный мой?

Артём уже опаздывал, в горячке вспылил:

– А ты о моём горле не беспокойся! Без тебя знаю, что делать!

Но, выйдя из дому и сев в машину, он подумал: «А в самом деле, пора с митингами заканчивать. Людей от работы отрываем».

Ещё более уместной была Дунина мягкая ироническая усмешечка в часы неудач и печалей. Сколько таких часов пришлось пережить семье секретаря райкома!

Бывало, возвращался Артём из Высокоярска с выговором от обкома или приходил очередной номер областной газеты «Высокоярская правда» и на её страницах Артёма критиковали не стесняясь в выражениях, то за одно, то за другое. Нередко приносили огорчения и дети: проваливались на экзаменах, вступали в дружбу с хулиганами, теряли хлебные карточки. Всякое бывало!.. Артём хмурился, негодовал, становился то излишне разговорчивым, то излишне молчаливым, курил без передыха, терял сон.

Дуня переживала всё вместе с мужем. Печалилась, плакала втихомолку. Но вдруг то самое чувство ясной осознанности, что в жизни ничто не стоит на месте, что жизнь течёт как река и бессмысленно излишне долго задерживать себя на одном событии, озаряло её душу и мягкой иронической улыбкой освещало её миловидное, несмотря на прожитые годы, лицо.

– Ну и что же, если и выговор! Что ты, полиняешь от него или душой переменишься? Нет же, нет! А уж зато как возликуешь, когда похвалу от обкома услышишь! Вот подумай-ка, каково тому, кто ни холодного, ни тёплого не знает? А ты всё испытал!

Артём отмахивался от неё: слова, мол, всё это, брось утешать! Но как это ни странно, незатейливая житейская философия жены успокаивала, невольно настраивала на другие размышления. «Пожалуй, права Дуня, хватит тратить силы на это. Жизнь не вся соткана из неприятностей, будут ещё и радости, не могут они не быть». И снова к нему возвращалось нетерпение, жажда работы, и всё, что омрачало его, отодвигалось в прошлое.

Да, что бы ни говорилось о прелести юношеской любви, о её высоком взлёте и романтическом парении, есть своя суровая прелесть и нелёгкая высота в любви людей, прошедших рука об руку через десятилетия, преодолевших вместе не один и не два, а много трудных перевалов, научившихся понимать друг друга с полуслова, с полунамёка.

– Ты весёлый сегодня, Артём Матвеич, хорошие вести есть? – спросила Дуня с усмешкой, приглядываясь к мужу особым зорким взглядом, какой может быть только у любящей жены.

– Твоя правда, Дуня, весёлый. И знаешь почему? Старость свою к делу определил. Вот садись за стол, расскажу тебе, как это случилось.

– Только свою старость? А мою? О моей старости подумал? – с той же усмешкой спросила Дуня.

– И о твоей подумал, Евдокиюшка. Мы ведь с тобой как монета: взял бы одну сторону, да нельзя её взять без другой стороны.

Высокая, стройная не по годам Дуня с радостной благодарностью посмотрела на мужа, подумала: «Иные мужья и жёны под старость становятся сварливыми, делят между собой неделимое: любовь и привязанность детей, совершённые в совместной жизни ошибки, успехи. У нас этого не будет. До конца дней своих рядом пойду с тобой, Артюша, как с собственной судьбой».

Когда Дуня, переодевшись в домашнее простенькое платьице, вернулась, на столе стоял чайник, чашки, сахар, хлеб, молоко в синей эмалированной кружке. (Молочник давно разбили, а купить новый пока не удавалось. Посуды в магазины поступало так мало, что Артём не раз звонил в облпотребсоюз, кричал в трубку: «Поймите, дорогие товарищи, в послевоенное время живём! Люди из консервных банок чай пьют. Давайте посуду!»)

– Ну-ка, расскажи-ка, что у вас там сегодня было, куда ты нашу старость определил? – с живостью заговорила Дуня, садясь напротив Артёма.

– Ах, Дуня, какая хитрая штука жизнь! Живёт человек, а жизнь его учит, учит, и нет той науке конца и края. Ты помнишь лесообъездчика Чернышёва?

– Это который тебе насчёт лесов всё надоедал?

– Вот-вот! Помнишь, я всё ругался по поводу его надоедливости? То он требует в леспромхозе «Горный» цех деревообработки открыть, то шлёт протест в область насчёт отвода новых делян под вырубку возле села Весёлое, то предлагает новый способ молевого сплава. А тут нет никаких возможностей практически осуществить это: ни людей, ни техники, ни средств! Сколько я объяснительных записок переписал в обком, сколько раз поминал я его недобрым словом, сама знаешь… И вот представь себе, Дуня, он-то, этот самый Чернышёв, и озарил наши будущие годы таким светом, что у меня на душе праздник сегодня.