Читать книгу "Станислав Лем – свидетель катастрофы - Вадим Вадимович Волобуев"

последнее время он издает исключительно публицистику, которую можно назвать слабой или очень слабой. „Мегабитовая бомба“, „Милые времена“, „Мгновение“ или „ДиЛЕМмы“ (вышедшие в 2003 году) разят близорукостью. Лем снова и снова доказывает в них, как плох интернет и почему он приведет нас к гибели, рисует картины страшного перенаселения (которые уже потеряли актуальность) или переживает за судьбу вымирающих рыб. К сожалению, это творчество все больше напоминает сетования брюзгливого старика на испорченность молодежи. Раздражает горечь Лема по поводу якобы недооценки его заслуг миром. Хотя книги краковского писателя переведены на 40 языков, а тиражи насчитывают миллионы экземпляров, его явно задевает большой успех „Гарри Поттера“. Лем также говорит без обиняков, что ему принадлежит статус великого мудреца, к которому будут приходить паломники и спрашивать: „Учитель, что ты думаешь об этом?“ В своих публицистических текстах он постоянно напоминает, что уже о чем-то говорил и что-то предвидел. Эта несносная манера стала правилом его новейших публикаций»[1371]. Столь неуважительное отношение к мастеру задело одного из сотрудников журнала, который назвал статью «предвзятой, поверхностной и недобросовестной». Но авторы в ответ даже ужесточили свои оценки: «Нам казалось, что приведенные высказывания Лема о современных технологиях не требуют комментария. Ведь его утверждение, например, о том, что старые автомобили были лучше современных, набитых сложной электроникой, просто смешны. Конечно, сегодня уже недостаточно выкрутить и продуть стартер, как это сделал писатель со своей старой машиной. Зато у нас есть сеть специализированных сервисов, работающих 24 часа в сутки, а кроме того, автомобили куда меньше ломаются, они куда безопаснее и удобнее, чем те, что были 30 и 40 лет назад. А чем объяснить лемовскую фобию банковской карты? Трудно всерьез воспринимать аргумент, что данное изобретение облегчит работу ворам. Наконец, какую ценность имеют постоянные нападки Лема на интернет? Особенно ввиду того, что краковский писатель не пользуется ни компьютером, ни интернетом. Тем временем его главный упрек звучит так: там полно хлама и порнографии. Это правда, но не следует ли в таком случае ликвидировать книжные магазины, где на полках стоит множество скверных книг? Нам для того и дан разум, чтобы выбирать хорошее и ценное. То же самое и с интернетом»[1372].

Действительно, трудно не заметить, что в поздней публицистике Лема навязчиво пробивается ностальгия по старым добрым временам, особенно по родному городу. Когда в ноябре 2002 года Лему преподнесли украинское издание «Высокого Замка» с фотографиями Львова, он так расчувствовался, что заявил в «Тыгоднике повшехном»: Львов более польский, чем Вроцлав немецкий[1373]. А уж в текстах, составивших последний его сборник «Раса хищников», Лем вспоминает родной город по поводу и без.

Конец 2002 года был отмечен бесчисленными статьями о фильме Содерберга «Солярис» – одни ожидали финансового успеха[1374], другие пророчили кассовый провал[1375]. Но все сходились во мнении, что Содерберг и Кэмерон обманули ожидания: вместо зрелищного голливудского полотна сняли «более европейское кино, чем делают сейчас в Европе». В итоге фильм получил благоприятные отзывы критиков, но не привлек много зрителей. «Можно вывезти фильм из России, но нельзя Россию вывезти из фильма, – написали в „Вашингтон пост“, имея в виду влияние Тарковского. – „Солярис“ Содерберга скорее русский, чем американский»[1376]. Сам Лем выразил недовольство тем, что режиссер сосредоточился на любовной линии в ущерб основной мысли книги – встрече с чем-то чуждым, – но отметил, что фильм вызвал всплеск интереса к роману, благодаря чему он теперь подписывает один издательский договор за другим[1377]. Видимо, по условиям контракта он не имел тогда права ругать фильм, потому что спустя два года его оценки стали куда жестче: «<…> А я-то думал, что худший „Солярис“ у Тарковского»[1378].

Начало 2003 года ознаменовалось для Лема смертью лучшего друга Яна Юзефа Щепаньского. Мир в это время с тревогой следил за кризисом, разворачивавшимся вокруг Ирака. Левое правительство Польши и президент Квасьневский поддержали в этом вопросе США, и Лем, как и большинство населения страны, одобрил такой шаг. Для поляков свержение Хусейна была очередным этапом в борьбе с диктатурами, логично следующим после распада советского блока. Поэтому участие Польши в антииракской коалиции не вызвало нареканий ни у кого, хотя пацифист Иоанн Павел II и выступал против войны. Однако последующая волна насилия в Ираке и отсутствие каких-либо выгод для Польши сильно понизили ее популярность. Лем тоже разочаровался. «Пожалуй, никогда со времен сталинско-гитлеровских геноцидов жизнь одного человека не стоила так мало», – написал он в сентябре 2003 года[1379]. «Нас даже не потрясает то, что стало в некотором роде арабским обычаем, – то, что разные люди взрывают себя, чтобы убить как можно больше евреев. Получается – я скажу ужасную вещь, – что для молодого фанатика ислама взорвать себя вместе с другими людьми – все равно что съесть бутерброд», – сказал он в беседе с Эвой Липской[1380]. Все-таки своя рубашка ближе к телу. И Лем при всей своей эрудиции и опыте не смог избежать двойных стандартов. Когда себя взрывали смертники на Северном Кавказе и в Москве, Лем, как почти вся польская пресса, отнюдь не высказывался в антиисламском духе – наоборот, сравнивал их с Армией Крайовой и предлагал дать «слабым» право использовать средства, не предусмотренные международными конвенциями[1381]. Когда же исламистский террор пришел в США, а затем накрыл поляков и их союзников в Ираке и Афганистане, настроение изменилось кардинально.

В ноябре 2004 года Украину захлестнули массовые выступления, получившие название «оранжевой революции». Квасьневский выступил посредником на переговорах между президентом Леонидом Кучмой, старавшимся протолкнуть на пост следующего главы государства своего премьера Виктора Януковича, и кандидатом от оппозиции Виктором Ющенко. При этом симпатии Квасьневского, как и всей Польши (включая Лема), не были секретом: он однозначно поддерживал Ющенко, видя в его приходе к власти еще один (после свержения Милошевича и Хусейна) этап демократизации мира. Кроме того, Янукович считался пророссийским деятелем, который отнюдь не стал бы выводить страну из-под сферы влияния Москвы, а ведь еще Гедройц сказал, что без Украины Россия перестанет быть империей. Доктрина Гедройца сводилась к тому, чтобы поддерживать независимость Украины, Белоруссии и Литвы, не выдвигая претензий на территории, отошедшие к ним вследствие заключения пакта Молотова – Риббентропа. После падения социализма польский МИД взял эту доктрину на вооружение. Лем не вполне разделял такую линию, несмотря на глубокое уважение к Гедройцу. В августе 2003 года он заявил: «Я рассчитываю на то – это, наверное, нехорошо, а может, и хорошо, – что Львов вернется к Польше.