Читать книгу "Путешествия в Центральной Азии - Николай Пржевальский"

Но вот и засадка – маленький клочок полусырой земли среди разливов и тростника; последним заранее огорожено то место, где нужно спрятаться. Снимаешь фуражку, чтобы лучше укрыться, и садишься на тростниковую подстилку. Ждать приходится недолго. На востоке побелела уже порядочная полоса неба, и одна за другой начинают просыпаться птицы. Громче и усерднее загоготали гуси, запищали в тростнике лысухи, учащеннее раздается гуканье выпи и звонкий голос водяного коростеля, свистят, крякают и кыркают разные утки; затем, когда еще посветлеет, запоют жавороночки, камышовые стренатки и сорокопуты; по временам раздается отвратительное карканье вороны и крик лениво летящей чайки или серой цапли… Не разнообразна и не богата серия лобнорских певунов, но и таким радуешься в здешних пустынях; все-таки это жизнь, а не могильное молчание бесплодных равнин, где только завывание бури нарушает вековую тишину…

Однако наслаждение природой не совершенно поглощает внимание охотника. Он прислушивается и напряженно осматривается по сторонам, выжидая добычи. Несколько раз утки пролетали через засадку, даже садились возле на чистую воду, но на них не обращается внимания. Гуси то парами, то небольшими стайками перелетают с места на место; передовые самцы гогочут в знак успокоения товарищей. Но ошибся один из таких вожаков – и навел стадо на роковое место. Охотник издали заметил добычу и еще более притаился в своем уголке. Когда же птицы налетели почти на голову, быстро вскинуто ружье, и выстрел или два загремели в тишине раннего утра. Тяжело шлепнулся на воду убитый гусь, с громким криком начали улепетывать остальные.

Грохот выстрела переполошил и других птиц поблизости. Бросились они, которая куда, сами не зная, в чем дело и где опасность. По всем направлениям засновали утки; лысуха низко перелетела из одного тростника в другой; ближайшие гуси также поднялись и полетели в стороны… Охотник тем временем вложил в свое ружье новый патрон и ждет новой добычи. В суматохе нередко вновь налетают гуси, и опять раздаются по ним выстрелы. Затем понемногу все успокаивается и начинает веселиться по-прежнему.

Между тем восходит солнце, но не яркое, как у нас, а каким-то мутным диском, сначала чуть заметным сквозь нижние слои пыльной атмосферы; вверху же небо довольно чисто, и лишь кое-где по нем рассыпаны легкие перистые облака. Теплота, несмотря на раннее утро, довольно значительная; росы нет, хотя кругом вода и болота. С восходом солнца начинается лёт уток вдоль Лоб-нора – это запоздавшие пролетные стаи направляются к северу, а некоторые из них только что сюда прилетели. Такие стада обыкновенно идут вне выстрела; шум их крыльев напоминает порывы сильного ветра. Местные же птицы летают низко, не торопясь и не в одном направлении, но как попало. Уток по-прежнему не стреляешь, разве изредка пустишь заряд в стайку красноносок; ожидаешь белую цаплю или большую чайку, которые нужны для коллекции. Но эти птицы редки на Лоб-норе, так что, прождав иногда напрасно часов до семи утра, выходишь из засадки и со скудной добычей возвращаешься на бивуак.

* * *

Продолжительное, 50-дневное, пребывание на Лоб-норе среди добрых, приветливых туземцев отлично подкрепило наши силы на дальнейший путь. Пришлось это как нельзя более кстати после всех трудов зимнего путешествия в Тибете и перед началом исследований в местностях совершенно иного, чем до сих пор, характера. Теперь открывался третий период нашего странствования, обнимавший собой движение по Восточному Туркестану до самого конца экспедиции.

Выступление с Лоб-нора первоначально назначено было ранее половины марта. Требовалось только сделать повторительное астрономическое наблюдение и съездить в лодке вниз по Тариму. Первое сразу удалось, но поездку пришлось на время отложить вследствие сильной бури, дувшей целую неделю почти без перерыва. Наконец буря эта стихла; тогда я и Роборовский в сопровождении переводчика, казака и Кунчикан-бека со свитой отправились в нескольких лодках в деревню Уйтун, куда были вызваны каракурчинцы, чтобы снять с них фотографии. Проехать в самый Кара-курчин мы не могли, ибо спешили своим отходом, да и пробраться туда теперь трудно по случаю засорения Тарима. Сделав небольшой денежный подарок фотографировавшимся и переночевав в Уйтуне, где целую ночь вокруг нас гукали выпи и пищали лысухи, мы на другой день вернулись на свой бивуак. Здесь почти все уже было готово к выступлению, и наши верблюды, числом 64, пришли с реки Джахансай. Несмотря на довольно хороший там корм, эти верблюды нисколько не поправились телом, разве только отдохнули.

Еще одни сутки употреблены были на последние сборы, наконец 20 марта 1885 года, в день моего ухода отсюда же в 1877 году, мы двинулись с Лоб-нора. Грустно было расставаться с обсиженным местечком, где так хорошо охотились мы всю весну да притом пользовались искренностью и доброжелательством со стороны туземцев. Эти последние чуть не поголовно пришли из ближайших деревень прощаться с нами; Кунчикан-бек вызвался даже быть провожатым на несколько дней.

В 60 верстах к западу от урочища Ваш-шари мы вышли на среднее течение Черченской реки, к которому можно отнести все ее протяжение на прорыве через сыпучие пески. Здесь названная река, несмотря на свою быстроту, все-таки не может, подобно нижнему Тариму, провести для себя глубокую борозду в песчаной почве пустыни; взамен того идет широким плёсом по зыбучему песчаному дну. Главное русло, обозначенное струей более быстрой воды, извивается от одного берега к другому; в промежутках этих изворотов (по крайней мере, при невысокой воде) то текут узкие рукава, то спокойно стоят небольшие заливы, то всего чаще залегает мокрый песок, покрытый тонким слоем липкой глины.

Ширина главного русла Черчен-дарьи в описываемой части ее течения 30–35 сажен при глубине от двух до нескольких футов; местами, в особенности на заворотах реки, встречаются омуты в сажень или около того глубиной; всего же, с незанятыми водой плёсами, расстояние одного берега до другого от 100 до 150, иногда до 200 сажен. Вода совершенно грязная вследствие примеси глины и мелкого песку. Дно, как сказано выше, зыбучее, так что ноги человека быстро увязают даже в более твердых местах; в заводях же, где течение тихо или его вовсе нет, пробраться совсем нельзя. Главное русло реки часто перемещается и при более высоком летнем стоянии воды отмывает на излучинах значительные площади берегов, как то можно видеть по прерванному направлению прежних тропинок.

Несмотря на все безобразие Черчен-дарьи (грязная вода, мелководье, зыбучее дно), в ней водится довольно много рыбы.

Мы двигались небольшими переходами, иногда дневали, чтобы лучше обследовать местность. Но – увы! – слишком бедна была научная добыча как среди растений, так и среди животных. От самого Лоб-нора до Черчена и далее до гор – словом, почти за весь апрель, мы собрали в свой гербарий только шесть цветущих видов растений, а именно: туграк, два вида тамариска, облепиху, одуванчик и пузырчатку; последняя добыта со дна небольшого заливного от Черчен-дарьи озерка.

Немногим лучше стояло дело и по части зоологических изысканий. Крупных зверей, кроме хара-сульт, весьма здесь мало, да притом линявшие теперь их шкуры не годились для коллекции; среди же птиц попадались все прежние виды и лишь изредка прокидывались пролетные; пресмыкающихся и земноводных почти не встречалось; насекомых также было очень мало по числу видов. Одно только рыболовство в Черчен-дарье несколько пополнило наш скудный сбор. Между прочими мелкими рыбами пойман нами здесь в небольшом и неглубоком заливе экземпляр тазек-балык длиной в 4 фута и весом в 33 фунта.