Читать книгу "Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер"

Вслед за этим Молотов объявил, что по результатам пояснений Стеттиниуса к предложениям президента советское правительство теперь полагает, что эти предложения полностью обеспечивают единство великих держав по вопросу о сохранении мира[894]. Они полностью приемлемы, и по ним достигнуто полное согласие. Они предусматривают применение «права вето» в Совете Безопасности.

Столь изощренно сформулированное сообщение, что Сталин согласился с установлением «права вето», означало, что, наконец, пришло время созывать конференцию для учреждения Организации Объединенных Наций.

Однако сразу после объявления столь долгожданного известия Молотов плавно перешел к другой, малоприятной новости, сообщив, что Советский Союз хочет приема Украины, Белоруссии и Литвы в состав Генеральной Ассамблеи в качестве полноправных членов.

Не дав Рузвельту даже возможности высказать свое мнение по вопросу о «вето», Молотов стал излагать аргументы в пользу предоставления Советскому Союзу трех дополнительных голосов в ООН, упомянув о доминионах Британского содружества, которые постепенно и без каких-либо препон займут места в ООН в качестве субъектов международной политики[895]. Поэтому будет справедливо, если эти три или по меньшей мере две советские республики также станут членами Ассамблеи. Он повторил, что полностью согласен с предложениями президента и намерен отклонить любые возражения либо поправки, но будет настаивать, чтобы минимум двум советским республикам была предоставлена возможность стать полноправными членами этой международной организации.

Рузвельт написал на листе бумаги и передал Стеттиниусу: «Плохо»[896].

А затем президент США выступил с самой продолжительной речью за все дни Ялтинской конференции. Он сказал, что Сталин только что преподнес ему неожиданный подарок, великий подарок, согласившись, что «право вето» в Совете Безопасности не может быть применено при обсуждении повестки. В порядке ответной любезности он хотел бы дать оценку, что последует за принятием такого решения. Президент сказал, что принятие формулы голосования стало огромным шагом вперед. Следующим шагом станет созыв учредительной конференции ООН, возможно, уже в конце марта, а может быть, в течение следующих четырех недель. Затем, сравнивая различия в административном устройстве Британии, Америки и Советского Союза, Рузвельт подчеркнул, что, безусловно, предложение Молотова следует изучить, в частности, в свете возможности наделения крупных держав более чем одним голосом, что нарушит принцип предоставления «одному члену ООН – один голос». Он упомянул о Бразилии, территория которой больше территории США, но население меньше; Гондурас и Гаити, крошечные по размерам, но с большим населением. Затем назвал несколько других стран, ассоциируемых с Объединенными Нациями, которые разорвали отношения с Германией, но не участвовали в войне. Важно подготовить планы проведения конференции, а вопрос о государствах, не являющихся членами, рассмотреть в ходе самой конференции. Министрам иностранных дел следует над этим поработать.

Однако Черчилль продолжил вставлять палки в колеса президенту, демонстрируя свой антагонизм самой идее мирового правительства для сохранения мира и в очередной раз проявляя присущий ему расизм. Великобритания, сказал он, не может согласиться на любую организацию, которая может понизить статус доминионов либо вообще исключить их из участия. Он понимает огромность России, и он может понять ее позицию, поскольку она представлена лишь одним голосом, как и Британия, имеющая не такое большое население, но это только если под населением имеется в виду европейская раса. Он заявил, что не может превысить данных ему полномочий: как только он услышал это предложение, ему захотелось обсудить его с министром иностранных дел, а возможно, и связаться для консультации с Лондоном.

Рузвельт, не сразу найдя нужные слова, заявил, что рекомендует несколько иное: он просто имел в виду, что предложения должны обсудить министры иностранных дел, пусть они и решат, где, когда и кого следует пригласить.

Черчилль снова бросился в атаку. Он был против преждевременного созыва конференции. Он сказал, что предвидит массу проблем, если она соберется в марте. К тому же он сильно сомневался, смогут ли так называемые представители проявить достаточную мудрость и здравомыслие. Черчилль в выражениях едва не переступал рамки дипломатических приличий. (Позднее Иден напишет, что Черчилль высказывался против конференции еще на утренней встрече министров иностранных дел.)

Рузвельт миролюбиво заметил, что он имел в виду лишь учредительную конференцию; всемирная организация как таковая еще не начнет функционировать раньше трех-шести месяцев после такой конференции.

Черчилль снова высказался против, на этот раз на основании того, что некоторые страны, все еще находящиеся под немецким игом, представлены правительствами в изгнании. Другие страны, как, например, Голландия, страдают от голода и нищеты. Какие-то страны вообще не пострадали от этой войны. Каким образом такое разношерстное собрание сможет решать задачи будущего мироустройства?

Возражения Черчилля были столь яростными и столь неожиданными, что, пока он говорил, Гопкинс и Рузвельт обменивались записками. Сначала Гопкинс поспешно и без всяких знаков препинания набросал записку президенту: «Судя по всему, Черчилль противится преждевременному созыву конференции ООН. За его словами кроется какая-то веская причина, о которой мы просто не знаем. Может, нам лучше подождать до вечера чтобы понять, чего он хочет». Рузвельт ответил: «Все это чушь! Провинциализм». Чуть позже Гопкинс написал: «Теперь на сто процентов уверен: он думает об очередных выборах в Британии»[897].

Затем Рузвельт, соблюдая установленную повестку дня, ограничился повторением своего предложения, касающегося порядка подготовки конференции по ООН: министры иностранных дел рассмотрят советское предложение о членстве, определят дату и место конференции и какие именно государства должны быть на нее приглашены.

Черчилль неохотно согласился, но заявил: он просто обязан напомнить, что это вопрос не технического характера, а чрезвычайно ответственное решение.

Сталин, который все это время держался в стороне от спора, поскольку он шел между Рузвельтом и Черчиллем, теперь поддержал президента, заметив, что министры иностранных дел не имеют полномочий принимать решения, а просто сделают доклад об обсуждении вопроса о конференции.

Настало время короткого перерыва, чтобы перекусить, в чем, возможно, нуждались все трое.

После перерыва Черчилль предложил, чтобы министры иностранных дел рассмотрели вопрос об Иране. Рузвельт высказал несколько соображений по Ирану, поделился увиденным в этой стране во время Тегеранской конференции, а затем предоставил слово Молотову для изложения его предложений по польскому вопросу.