Читать книгу "Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг"

«Я не собираюсь останавливаться, пока не закончу черновик, который будет готов где-то после 15 января, – написал он. – Тем не менее давай представим, что его не существует, пока он не будет достаточно близок к завершению. Мы же не хотим, чтобы он стал “легендой еще до создания”, что, я уверен, Уилок говорил о книге “Ночь нежна”».

В постскриптуме Фицджеральд спросил:

«За сколько, ты думаешь, можно продать гранки “По эту сторону рая”? Я думаю, у них есть шанс на новую жизнь».

Теоретически автор должен был отнести эти листы в другую компанию, если мог оплатить их стоимость, которая составляла около тысячи долларов. Макс ответил:

«Мне противна мысль, что эта книга должна нас покинуть».

Ведь с нее началась их история. Максвелл Перкинс и Скотт Фицджеральд вернулись в начало пути: его старая книга утратила свою силу, а новая вот-вот должна была родиться на свет. Надежды их обоих воплотились в черновике романа, который, по словам Фицджеральда, должен был быть готов в середине следующего месяца. Через восемь дней после Рождества Перкинс написал:

«Что же, я надеюсь, что день “где-то после 15 января” скоро наступит».

XX

Диминуции[255]

В конце следующего года Скотт Фицджеральд переехал в квартиру Шейлы Грэм. Там он работал и 20 декабря приступил к шестой главе нового романа, которая должна была стать решающей в развитии его персонажа Монро Стара. Она включала сцену тяжелого пьянства Стара – знак, что оригинальный портрет Ирвинга Тальберга имел некоторые качества самого Фицджеральда. В конце дня он уже мог сказать мисс Грэм:

– Я мог это исправить. Детка, это будет хорошая книга. Возможно, она принесет достаточно денег, чтобы мы смогли уехать из Голливуда.

А на следующий день Скотт Фицджеральд умер от сердечного приступа – в этой же квартире.

Это случилось в субботу. Перкинс был дома. Он узнал об этом от Гарольда Обера, а тому сообщила мисс Грэм. Нет никаких свидетельств, что Перкинс написал Зельде, но именно это он сделал бы. Во всяком случае, ее письмо к нему, полученное через несколько дней, было похоже на ответ. В нем она говорила:

«Я хотела выразить всю глубину моей привязанности к вам, а также сообщить о преданности и удовольствии, с которыми Скотт каждый раз ждал возможности “повидаться с Максом”… Скотт был смелым и верным мне и Скотти, а также очень верным другом, и я уверена, что он будет вознагражден за это и память о нем будет доброй».

Зельда спрашивала, есть ли возможность опубликовать пятьдесят тысяч слов, написанных им для нового романа.

«Скотт очень переживал за эту работу и очень хотел вернуть свою аудиторию. Это было бы очень мило по отношению к Скотти», – писала она.

Перкинс ответил на следующий день после Рождества. На тот момент еще нельзя было точно сказать, как обстоит его финансовая ситуация в Scribners или каковы перспективы у его неопубликованного романа. Однако эти вопросы должны были быть решены в ближайшее время.

«Будет сделано все возможное – ради Скотта и вас со Скотти», – уверял Макс.

Зельда не поехала на похороны. Врачи посчитали, что для нее это будет слишком.

Перкинс сделал все, чтобы проинформировать друзей Скотта, но лишь немногие смогли вовремя прибыть в Балтимор. Луиза и Макс ехали на поезде из Вашингтона вместе с Джералдом и Сарой Мерфи, а также Джоном Биггсом, другом Скотта по Принстону и бывшим писателем Перкинса, который на тот момент был федеральным судьей третьего округа Филадельфии. Это был очень тяжелый день для Перкинса, особенно потому, что, как он сказал Джону Пилу Бишопу, у Фицджеральда были этих жуткие «домашние» похороны. Другого выхода не было: католическая церковь не позволила Скотту, который умер атеистом, покоиться на католическом кладбище в Роквилле, среди родственников его отца. Во время похорон на общественном кладбище Роквилла миссис Баярд Тернбулл, подруга Фицджеральда с тех времен, когда он жил в Ля Пэ, близ Балтимора, заметила по поводу Макса:

«Он никому не сказал ни слова, но затем, не отдавая себе отчета в том, что делает, потряс головой, медленно поднял ее и взглянул на небо».

По возвращении в Нью-Йорк Макс занялся делом, которое должен был выполнить, но все время откладывал – написал Хемингуэю о смерти Фицджеральда.

«Я думал отправить вам телеграмму по этому поводу, но, не похоже, чтобы там часто пользовались телеграфом, – написал он Эрнесту, который в этот момент находился на Кубе и мог не слышать о случившемся. – В любом случае он не страдал. Это был сердечный приступ, и его смерть была мгновенной, хотя, как выяснилось сейчас, до этого у него было несколько легких приступов». Фицджеральд много занимал под залог своей страховки в последние годы, но, как Макс сказал Эрнесту, она все еще насчитывала около сорока тысяч долларов – этого должно было хватить, чтобы закончить обучение Скотти в колледже и покрыть долги ее отца. Завещание, однако, вызывало вопросы. В первоначальном завещании Фицджеральд указал в качестве душеприказчика Гарольда Обера. Но после разрыва с ним Скотт перечеркнул его имя и вписал карандашом имя Перкинса. Законность такого изменения была спорной, и в какой-то момент Макс оказался привязанным к месту.

«Я боюсь, это отнимет у меня последнюю возможность съездить на Кубу в ближайшее время, – написал он Хемингуэю, – ибо понадобится несколько недель, чтобы разобраться с этим моментом в завещании».

В короткий срок и Перкинс, и Гарольд Обер отказались от своих притязаний в пользу судьи Биггса. Но даже после этого в течение последующих нескольких лет к Перкинсу обращались всякий раз, когда нужно было принять решение относительно литературного наследия Фицджеральда. Вскоре Перкинс получил несколько писем с соболезнованиями. Нехватка провожающих на похоронах лишь подчеркнула пафос смерти Фицджеральда. Фрэнсис Кролл, его голливудский секретарь, написала Перкинсу: «Я была с ним, когда он разрабатывал и писал роман, и, возможно, когда вы прочитаете законченную рукопись, у вас могут возникнуть вопросы».

Сын миссис Тернбулл, Эндрю, который тогда учился на первом курсе в Принстоне, также написал Перкинсу:

«Я часто слышал, как мистер Фицджеральд говорил о вас за те восемнадцать месяцев, что провел здесь с 1932 по 1933 годы, когда мне было одиннадцать лет». Кроме этого, Эндрю рассказал Перкинсу, что после смерти Фицджеральда начал писать мемуары о нем, так как боялся, что может что-то забыть. Он надеялся, что Перкинс поможет ему опубликовать их, потому что имя Фицджеральда «так мощно ассоциируется у всех с потерянным поколением и поколением декадентов, и я знаю по личному опыту, что ни один ребенок не может найти более честного компаньона или лучшего друга по эту сторону рая». Перкинс ответил, что прочитал написанное с огромной благодарностью, но не видит возможности помочь ему в публикации (позже Тернбулл стал одним их самых главных биографов Фицджеральда).