Читать книгу "Ястреб халифа - Ксения Медведевич"

Так проходило утро – за пузатыми стеклянными чашечками пахнущего чабрецом чая, с леденцами, орехами и инжирным вареньем, за неспешными разговорами под скрип калама. «Эй, Муса, а подай-ка нам еще варенья из белой черешни, да еще вот такого слоеного печенья!»

В караван-сарай заглядывали купцы. О господин, не желаете ли взглянуть на бирюзу? Вах, господин – образованный юноша, это сразу видно, и наверняка знает, что такой бирюзы ему не найти нигде, кроме как в славном Нишапуре! А вот не изволите ли взглянуть, да, это ожерелье о четырех подвесках, молодой госпоже наверняка понравится… Ах, у нее уже три таких? Ну что ж, господин так молод – у него наверняка на примете не одна роза, что обрадуется такому щедрому подарку…

Ах, Нишапур, город роз, город красавиц, город гончаров, лепящих пузатые кувшины для сладкого виноградного вина и широкие узорные блюда для кишмиша и дынь – а дыни здесь не переводились, почитай, круглый год!..

Увидев громады дворцов и масджид – а в одном лишь верхнем городе их было четыре, и в каждой могли молиться двадцать тысяч верующих! – бирюзовые, искрящиеся золотом купола Шадяха – смотри-смотри, Зариф, это башня Аттар-шаха, да, та самая, с которой бросилась Джамиля! А вот, видишь – четыре минарета с золотыми полумесяцами? Это Пятничная масджид, она вмещает пятьдесят тысяч верующих, а на площади перед ней встают на намаз еще сто тысяч – так вот, увидев немыслимую громаду Нишапура, Зариф обомлел.

Нет, конечно, он читал, что в городе сорок два махалля, и тянется он на два фарсаха – от Кадамгаха до горы с бирюзовыми копями. Но одно дело знать про два фарсаха, а другое – ошалело вертеть головой, пытаясь вместить глазами широченную панораму куполов, зеленых крон, хорасанских альминаров – круглых, высоких и остроконечных, – белостенных, карабкающихся с террасы на террасу домов, серо-бурого спокойного течения Сагнаверчая – покрытая лодками река широкой лентой раздвигала толстенные городские стены и где-то далеко-далеко, изгибаясь широкой дугою, покидала гостеприимный город у самых башен цитадели. Наставник говорил, что в городе триста ручьев и каналов, в каждом дворе чуть ли не по пять колодцев, а каждый квартал укреплен стеной и большими воротами с башнями – нишапурцы славились взаимными распрями и оттого старались отгородиться друг от друга как можно надежнее.

Так что, посмотрев на искрящуюся, топорщащуюся башнями и альминарами, переливающуюся небесным ярким цветом картину перед глазами, Зариф понял, отчего Саид аль-Амин так упрашивал сейида согласиться принять посольство мятежного эмира. Нишапур было воистину невозможно взять приступом. Любая армия – и даже семьдесят тысяч Тариковых сабель – растворилась бы в городе с населением в миллион с лишним человек.

И вот теперь они пятый день вели переговоры с Нишапуром – его и осажденным-то нельзя было назвать, как нельзя было бы назвать объятым небо, на которое смотришь через согнутые колечком пальцы. А сейид спал, медитировал – и, щурясь и жмурясь под здешним мягким солнцем, съедал персик за персиком.

– Пусть спит, – улыбнувшись, сказал Рукн ад-Дин. – Прошлым вечером он жаловался, что его рыба была почему-то похожа на распяленного и зажаренного до черноты цыпленка.

Зариф тихонько похихикал:

– Да, он просил меня достать ему карася.

– Достал?

– А как же, целую связку утром наловили, вот проснется, скажу, чтобы зажарили, – улыбнулся юноша.

Тем временем Тарик пошевелился – и, некоторое время поворочавшись, перевернулся на другой бок. Старый имам и Зариф видели, как нерегиль, устраиваясь на теплом камне, облизывается и морщит во сне сладкий от сока нос.

Шадях, тот же день

Ярко-малиновые цветы лотоса плавали среди глянцевых кожистых листьев. В тени самшитов вода пруда казалась темной и глубокой. Эмир Мубарак аль-Валид принимал посетителей, сидя на огромном кожаном сиденье, закрепленном на толстых серебряных цепях между двумя крепкими пальмовыми стволами. Пальмы же на два человеческих роста облицовывали позолоченные серебряные пластины. В закатном свете они искрились и пускали длинные лучи, когда шуршащие листья перебирали за ними солнце.

Подавальщицы – по новой моде невольницам прибирали волосы, одевали в мужские кафтаны и туго перепоясывали поясами, чтобы они походили на мальчиков, – расступились, шелестя шальварами. Лица девушек были открыты – что придавало забаве вкус перца. К ним полагалось обращаться в мужском роде.

Мубарак аль-Валид погладил щеку гулямчонка – мальчик зарделся и опустил глаза – и посмотрел на приблизившегося.

Старый ханец склонился в трех положенных шагах от покачивающихся в воздухе туфель правителя Хорасана. Черная косичка змеей выползала из-под шелковой темной шапочки и свешивалась с плеча – на кончике болтался крохотный золотой дракон с бирюзовым шариком в зубах. Затянутая в черный плотный шелк спина старого священнослужителя была узкой – и весь он походил на старую гюрзу, выползшую погреться на теплый камень.

– Можешь посмотреть на меня, – усмехнулся ашшарит.

Ханец показал сморщенное, как у евнуха, желтое узкоглазое личико. Старые сухие губы что-то жевали под седенькими усами, длинная тонкая бородка подергивалась.

– Ты принес мне обещанное, Чань-чунь? – тихо осведомился Мубарак аль-Валид.

Сложив ладони перед грудью, старый монах поклонился – и махнул бритому служке в грязноватом потертом халате. Тот подполз поближе и поставил рядом с наставником ларец из сандалового дерева. И тут же отполз обратно, словно сторонясь шкатулки, которой предстояло сейчас показать свое содержимое.

– Открой, – приказал эмир.

Прямоугольная коричневая крышка поднялась, обнажив нутро из пухлого, ватой подбитого серого шелка. На нем лежал обломок стрелы с наконечником – не более двух кулаков в длину. Узкое, длинное, как ивовый лист, плоское лезвие, похоже, светилось. На раскрошенном в месте слома древке, прямо под наконечником, виднелись медные кольца, сплошь испещренные иероглифами.

Немилосердно растягивая гласные и выпевая каждый слог, ханец просипел на ашшаритском:

– Это стрела, которой правитель Шаньси убил полководца Лю Югэ по прозвищу Красный Дракон. Монахи обители Тань Дун закляли ее именами небесных и подземных сил. Это оружие отнимает силы для трижды трех воплощений.

– Тарик – не человек. Дервиши говорят, что он более и не сумеречник. Они говорят, что нерегиль… изменился, – поджал губы эмир.

– А это – не простая стрела, – вкрадчиво прошелестел ханец.

– Он будет в кольчуге, – недоверчиво протянул аль-Валид.

– От этой стрелы Лю Югэ не защитил даже Красный драконий доспех, – покачал головой старый монах.

– А если он не умрет и от нее? – подавшись вперед и щурясь на страшное древко – даже при одном взгляде на черный обломок становилось ощутимо холоднее, – спросил Мубарак аль-Валид.

– Твой враг испытает сильную боль, и силы покинут его, – тонко улыбнулся пергаментными губами ханец. – Он ляжет на одр болезни и не сможет подняться долго-долго. Ты сможешь этим воспользоваться, о повелитель.