Читать книгу "Ларец - Елена Чудинова"

Самое правда оказалась, впрочем, еще куриозней, ибо чашки-плошки достались одной только Нелли.

— Через час уж охотники воротятся из тайги, — Параша, покосившись на дверь, наполнила водою медную ендову гривенки на две весом. — Поспешать надо. Хорошо упреть должно зелье-то, на костре эдак не сваришь.

Парашин сосуд пошел на длинном ухватце в дышащую жаром пещеру, а Нелли кое-как упихнула посуду в большую лохань. Тесто при том ничуть не отмылось, окаченное кипятком, а даже стало прилипчивей.

— Ножом его сперва сними, а потом мочалкою! — Параша набрала две полных горсти нарубленного корня и забормотала под нос: — Еду я из поля в поле, в зеленые луга, в дальние места, по утренним и вечерним зарям; умываюсь ледяною росою, утираюсь, облекаюсь облаками, опоясываюсь чистыми звездами. Еду я во чистом поле, а во чистом поле растет ОДОЛЕНЬ-трава. Одолень-трава! Не я тебя поливала, не я тебя породила; породила тебя мать сыра-земля, поливали тебя девки простоволосыя, бабы-самокрутки! Одолень-трава! Одолей мне горы высокия, долы низкие, озера синия, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды. Иду я с тобою, одолень трава, к Окиян-морю, к реке Иордану, а в Окиян-море, в реке Иордане, лежит бел горючь камень Алатырь. Как он крепко лежит предо мною, так бы у злых язык не поворотился, руки не поднимались, а лежать бы им крепко, как лежит бел горюч камень Алатырь.

Под тыльною стороною ножа, скользящей по миске, тесто вправду отставало легко. Нелли плеснула еще кипятку.

Параша, приплясывая от жара, высыпала розовый корень в кипящую ендовку. Не розовый, золотой. Отчего ж бы и не розовый?

— За морем за синим, за морем за Хвалынским, — забормотала она вновь, — посередине Окиян моря лежит остров Буян, на том острове Буяне стоит дуб, под тем дубом живут седмерицею семь старцев, ни скованных, ни связанных. Приходил к ним старец, приводил к ним тьму тем черных муриев. Возьмите вы, старцы, по три железных рожна, колите, рубите черных муриев на семьдесят семь частей!

За морем за синим, за морем за Хвалынским, посередине Окиян моря лежит остров Буян, на том острове Буяне стоит дом, а в том доме стоят кади железныя, а в тех кадях лежат тенета шелковыя. Вы старцы ни скованные, ни связанные, соберите черных муриев в кади железныя, в тенета шелковыя, от рабы Парасковии.

За морем за синим, за морем за Хвалынским, посередине Окиян моря лежит остров Буян, на том острове Буяне сидит птица Гагана, с железным носом, с медными когтями. Ты, птица Гагана, сядь у дома, где стоят кади железныя, а в кадях лежат черные мурии, в шелковых тенетах. Сиди дружно и крепко, никого не подпускай, всех отгоняй, всех кусай. Заговариваю я сим заговором рабу Елену от черных муриев, по сей день, по сей час, по ее век, а будь мой заговор долог и крепок. Кто его нарушит, того черные мурии съедят. Слово мое крепко!

Параша вытянула из-за пазухи тряпицу, растянула зубами узелок. В малом узелке оказались невзрачные на вид сухие ягоды, всего-то на горстку. Однако ж, прежде, чем отправить ягоды вслед за корнем, Параша боязливо обернулась на низкую дверь поварни. Быть может от волнения, девочка на сей раз обожгла ладонь о металлическую оковку печного нутра. Пришлось прикладывать лед, добытый из ледника. Подруги проделывали все это молча, Параша не вскрикнула, даже ожегшись.

Нелли поняла, что заговор потихоньку набирает силу: вначале вить Параша разговаривала как ни в чем не бывало.

Глиняные бока меж тем засверкали чистотою под мочалом. Нелли принялась расставлять посуду на сушилах.

— Плакун! Плакун! — Параша немного возвысила голос. — Плакал ты долго и много, а наплакал мало. Не катись твои слезы по чистому полю, не разносись твой вой по синему морю, будь ты страшен бесам и полубесам, старым ведьмам Киевским; а не дадут тебе покорища, утопи их в слезах, да убегут от твоего позорища; замкни в ямы преисподния. Будь мое слово при тебе крепко и твердо век веком, аминь!

Теперь из подвязанного к переднику кармана появились блеклые, колючие даже на вид листья. Их Параша швырнула в варево быстро, даже слегка отвернувшись от Нелли.

Нелли повела носом: по поварне плыл терпкий, непривычный запах, но скорей приятный, чем нет.

— Эх ты, еле успела! — Параша загородила спиною печь: снаружи, не из терема, стучали шаги.

Дверь бухнула, отворенная сапогом. В обеих руках Катя держала лубяной коробок, из коего подымался тонкою струйкой дымок.

— Наварила? — спросила она, тяжело переводя дыхание.

— Только что, — Параша, успокоившись, взялась вновь за самый малый из ухватов. Ендовка, источая пар, вышла наружу. — Хорошо, медная посудина нашлась для золотого корня. А у тебя это чего горит-то?

— Лубки прожигает. Ох, торопилась я успеть, покуда не простыло. Бежала, ровно с собаками за мной гнались.

— Да чего успеть-то? Что у тебя? — возмутилась Нелли.

— Подкова для черного жеребца. — Катя поставила коробок на стол, а затем, не успели Нелли с Парашей охнуть, проделала изрядный кунштюк: сунула голую ладонь внутрь и вытащила нечто, впрямь оказавшееся подковою. Хуже того, с одного краю подкова была не черна, а как бы красновата. Словно не испытывая боли, Катя промедлила мгновение, а затем бултыхнула подкову в сосуд.

Угомонившееся было варево забулькало вновь.

— Вот теперь можно и пить, — Катя сгибала и разгибала пальцы — гладкие, без следа ожога. — Сегодня вечером пойдем. Луна-то в силу вошла.

— Сегодни так сегодни, — теперь уж Нелли не хотелось гулять мыслями подале от оришалковой короны. — Только из Крепости к вечеру просто так не выйдешь — после тартар-то вон как караулят.

— Не выйдешь, — согласилась Катя, к удивленью Нелли, ожидавшей, что подруга предложит какой нито лаз. — Идти сейчас надобно, да налегке, вроде как ненадолго. Уж до ночи придется наруже покуковать.

— Ты чего, хватятся! Как это могут не заметить, что мы ночевать не пришли?!

— Знамо дело, хватятся, — Катя все шевелила пальцами. — Влетит нам по первое число — ото всех сразу. Но так вить оно после влетит. Когда мы либо дело сделаем, либо…

— Либо семь бед один ответ! — Нелли решительно кивнула.

В хозяйстве Соломонии Иринеевны нашлась луженая сулея с наворотной крышечкой и цепочкою, чтоб подвешивать к поясу. В нее Параша и отцедила зелье, запихнувши гущу в самое топку, к остывающим углям. Ничто теперь не свидетельствовало о колдовской стряпне, кроме разве остывшей подковы. Подкову же Катя сунула в карман, и, когда подруги вышли из прибранной поварни, остановилась и присела на корточки под самой стеною. В руках ее, словно сам выскочил, оказался нож. Катя вонзила его в землю.

— Ты чего, клад, что ль, откопать собралась?

— А это мне что, так и таскать при себе? — Катя вытащила подкову. — Могилку ей сейчас выкопаю, да пойдем.

— А как же черный жеребец обойдется? — хмыкнула Нелли. — Это ж для него подкова была.