Читать книгу "Шапка Мономаха - Наталья Иртенина"

Попович с довольным видом выхлебал полную кружку малинового квасу.

– Едем?

– На день задержусь в Киеве, – предупредил Добрыня. – Выправлю дела.

В клеть сунулся мальчишка-отрок со двора. Пробормотав нечто, кинул на стол скрученную в трубку бересту.

– От кого?

– Дак упырь его знает, – простуженно сипнул малый. – Конный заскочил на двор и вылетел обратно.

Олекса перерезал нитку, развернул бересту. Поднес ближе к светцу. Добрыня увидел, как дрогнула у поповича рука, а лицо вытянулось. Читая, он отвернулся, затем вовсе забился в угол.

Грамоту писала Забава Путятишна, сосланная отцом в Туров, как тот и грозился. Береста была в разводах – скребя писалом, дочь воеводы роняла слезы. А может, ревела белугой, как посадская девка, подумалось поповичу.

«…Пусть душа твоя будет страстна к душе моей и к телу моему, и к лицу моему, а обиды прости. Разгорается сердце мое в плену и томится по тебе, суженый мой. Не надо мне залогов, а приезжай и забери меня из клетки моей, аки горлицу тоскующую…»

– Задержимся на день и в Турове, – зажав грамоту в кулаке, сказал Олекса. – Свои дела выправлю.

– Дошла девка? – догадавшись, спросил Добрыня, будто о заквашенном тесте.

– Через край полезло.

– Пышнее будет, – без всякой задней мысли отмолвил Медведь.

– Угу, – тая радость, согласился попович. Но понял по-своему: – На доске-то я и в гробу належусь.

…Одряхлевший Янь Вышатич держал крещаемого младенца как некую драгоценность. Пока монастырский поп мазал дитятю елеем, старец крепко прижимал к себе внучку, ласково дул в макушку. Настасья зорко следила, чтобы у боярина не ослабли руки.

Добрыня отвлекся, ушел разглядывать высокое, больше человека, деревянное распятие. Хватившись, Настасья отыскала его глазами, успокоилась. Муж рядом. Хотя б на день. А там как Бог даст и как служба княжья повернет. Может, и ничего, скоро вернется.

Оглянувшись второй и третий раз, она зрела Добрыню в неподвижности, будто окаменелого. Поп закрыл свой требник, окончив таинство. Добрыня все стоял перед крестом, уставясь на Спаса. Янь Вышатич нехотя сдал младенца Настасье и едва довлекся до лавки – ноги не держали. Сама баба не решилась тревожить мужа.

Обращение храбра в соляной столп привлекло иерея. Подойдя, он встал позади.

– Лучше человеку повесить свою шкуру на дереве, чем носить по земле, – шумно вздохнул Добрыня, ожив.

Иеромонах, напротив, впал в задумчивость. Открыл было рот для пространного ответа. Передумал, закрыл. Еще размыслив, промолвил изумленно:

– Воистину.

Добрыня развернулся, свесил голову ниже плечей, уменьшась в росте.

– Сними камень с души, отец, если можешь. Чужую жизнь сгубил ни за что. Тяжко носить.

Примерившись, иерей накинул ему на макушку епитрахиль.

31

За слюдяным оконцем с воем мечется и лютует вьюга. В книжне зябко, печь едва теплится. Но горят свечи, озаряя лица двух собеседников, и очам уютно. А от холода спасают меховые свиты и войлочные калиги на ногах.

Янь Вышатич сидит на лавке под боком у печи, дремотно рассказывает о походах былых лет, о княжьей славе времен великого Ярослава Мудрого – что видел сам и что знал от воеводы Вышаты. Нестор смешивает за столом чернила и внимает вполуха – все эти повести слышал не по разу. Все они давно записаны на разрозненных пергаменах и в свой черед встанут по порядку на листах летописца. Некогда полноводная река жизни старого боярина, служившего многим князьям и знавшего лучшие годы Руси, успокоилась от бурного течения, обмелела. Тонкому ручью стало невместно в широком русле, проложенном когда-то, и он искал себе новый путь – в иные земли, под иные небеса. Одряхлевший воин оставил заботы отчей земли и княжьей службы. Но облегчив себе уход к другим берегам, душа еще полнилась славными воспоминаньями и спешила также оставить их на земле.

– …Если буду жив, то с дружиной, и если погибну, то с дружиной. Сказал это Вышата князю и выпрыгнул из лодьи на берег, и повел обратно на Русь шесть тысяч воинов. Греки в то время узнали, что буря потопила русские лодьи. Царь Константин, именем Мономах, послал на них четырнадцать галер. Встретились греки с русами, и князю Владимиру Ярославичу удача была. Русы на оставшихся лодьях разбили все греческие галеры… А князь Ярослав, мирясь с царем Мономахом, запросил у него дочерь в жены своему сыну Всеволоду, – заключил повествование Янь Вышатич и перепрыгнул умом на иное: – А что, Нестор, не напрасно ль мы отговаривали князя Владимира Всеволодича сесть в Киеве? Что если б стал он великим князем?.. А ныне – пять лет уж борется с братьями, силы на пустое тратит.

– Не на пустое, – возразил книжник, отставив корчажец с соком вишневого дерева. – Не напрасно Мономах носит свое имя. И не с братьями он борется. У Единоборца лишь один достойный враг – он сам. О такой вражде Господь говорит: побеждающему дам место сесть с Собою. А Руси еще заслужить надобно великого князя – не по званию лишь великого, а по делам.

Янь Вышатич кивал, сомлев у внезапно ожившей печи. Монах-истопник в подклете подкинул дров и печка дохнула жаром. Старик смежил веки, тихо всхрапнул.

Нестор, прислушавшись к тщетному злобствованью вьюги за окном, вернулся к своим чернилам. Мирно было на душе и мечталось, чтобы так же разбивались о неколебимые стены Руси все грядущие бури и вихри. Но он знал, что этого не будет. Разве что на краткие по меркам веков мгновенья будут посылаемы ей затишья. Ибо надобно, чтобы Русь возрастала в терпении. Чтобы навсегда в памяти русской оставались князья, воюющие за людей своих и за землю отчую, за народ новый – христианский. Чтобы в лихие годы имена их были как ратная хоругвь, а в мирные дни вспоминались ласковые князья, от которых во все концы земли летел клич: кто друг мне, тот приходи веселиться со мной и со всей Русью…

– Весело тебе, Нестор? – спросил Янь Вышатич, очнувшись от дремы и увидев улыбку на лице инока.

– Радостно, боярин. Кого так любит Бог, как нас возлюбил? Кого так почтил, как нас прославил и превознес?..

И впрямь – никого.

Послесловие

Великий князь киевский Святополк Изяславич упокоился от трудов, праведных и неправедных, в 1113 г. Сразу после его смерти в Киеве вспыхнул бунт горожан против тысяцкого Путяты Вышатича и ростовщиков-лихоимцев. Успокаивать волну грабежей и погромов пришлось Владимиру Всеволодичу Мономаху. Киевские бояре и духовенство, опасаясь усиления мятежа, призвали князя без промедления занять «златой стол» Киева. Так что свое великое княжение Мономах должен был начать с «социальной реформы» – ограничить ростовщичество, смягчить некоторые законы.

Шестидесятилетнего князя, терпеливо дожидавшегося два десятка лет своей очереди на великий стол, киевляне встретили «с великой честью», по словам «Повести временных лет». «И все люди были рады, и мятеж утих».