Читать книгу "Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман"

Тем не менее самыми деятельными и влиятельными участниками интернационала были немцы. Германская партия, старейшая и крупнейшая из всех социалистических партий, пользовалась непререкаемым авторитетом, а в силу того, что Маркс был немцем, считала себя чуть ли не Ватиканом социализма. В 1890 году, освободившись от пут антисоциалистического закона, она набрала 1 400 000 голосов, или почти 20 процентов всего электората, получив в рейхстаге тридцать пять мест и заворожив своей победой социалистов всего мира. Германская социал-демократическая партия добилась успеха, опираясь на профсоюзы и умело адаптируясь к реальным возможностям. В теории она оставалась непоколебимо марксистской, признав официальной на съезде в Эрфурте в 1891 году марксистскую трактовку исторического процесса.

Эрфуртская программа подтвердила, что средний класс, малый бизнес и фермеры вместе с пролетариатом пополняют ряды бедноты, с возрастанием численности масс увеличивается армия труда и еще больше обостряются противоречия между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Поскольку проблему обобществления собственности можно было решить только после завоевания политической власти, эта цель и выдвигалась в качестве приоритетной в программе партии, профсоюзам отводилась вспомогательная роль поставлять голоса избирателей, а политическое руководство сохранялось за партией.

Эрфуртская программа политического действия в основном и определяла идеологическую направленность Второго интернационала, несмотря на яростную оппозицию анархистов, чей разрыв с марксистами уже состоялся на Первом интернационале из-за разногласий по поводу партнерства с профсоюзами. Анархистов не пригласили на конгресс в Цюрихе в 1893 году 14, но они все равно явились на него, и Август Бебель, председатель съезда, немец и большой мастер марксистского красноречия, назвал их «людьми без принципов и программ». «Привыкший к немецким методам» руководства, Бебель выдворил их с конгресса в Цюрихе, применив силу. Протестуя против таких приемов, Чиприани снял с себя полномочия делегата. Анархисты ушли и провели в кафе свой малый конгресс, в то время как большой конгресс единодушно принял резолюцию, признававшую «необходимость организации рабочих для политического действия». Отныне только партии, согласные с этим принципом, могли считаться социалистическими и участвовать в конгрессах интернационала. Исключение было сделано для профсоюзов, от которых не требовалось подтверждать согласие с политическим принципом. По словам бельгийского делегата Эмиля Вандервельде, все эти труднейшие проблемы были разрешены в «атмосфере полного взаимопонимания». Но если верить впечатлениям британского молодого делегата, тред-юниониста Дж. Р. Клайнса, никогда прежде не выезжавшего за границу, ситуация на конгрессе была далеко не идиллическая. Его поразили «вербальные оргии» и оскорбления, которыми награждали друг друга латинские и славянские делегаты, внезапные вспышки озлобления, когда во время одной из них даже блеснуло лезвие ножа и все «вопили и дрались». Среди социалистов человеческая драчливость проявлялась во фракционности, что Клайнс тактично объяснял «межнациональным соперничеством и враждой, порожденными прежними войнами».

Решив искупаться в Цюрихском озере, Клайнс чуть не наткнулся на «румяную бородатую голову, плывшую навстречу» и, как оказалось, принадлежавшую Бернарду Шоу, тоже делегату, представлявшему Фабианское общество. Писатель уже отверг марксизм и революцию и не скупился на сарказм в сообщениях с конгресса, обвинив Вильгельма Либкнехта в том, что он втирает очки своим последователям «риторикой баррикад»15. Германские вожди, по его мнению, на сорок лет отстали от жизни. Самым старшим из них был 67-летний Либкнехт, основавший партию в 1875 году. Он происходил из потомственной профессорской семьи, зародившейся еще в XVIII веке, побывал в тюрьме за участие в буржуазной революции 1848 года, после чего тринадцать лет жил изгнанником в Англии, где сошелся с Марксом. Когда Либкнехт умер в 1900 году, его провожали в последний путь более ста тысяч человек и похоронная процессия, растянувшаяся на четыре часа.

Для всех, кроме Шоу, германская партия была надеждой социализма, его знаменосцем в стране, где, как предрекал Маркс, и должна была совершиться революция. На всех производили впечатление ее численность и сплоченность, превосходная организация, ее двадцать восемь секретарей, ее учебная программа для партийных активистов и неуклонно растущая популярность. На выборах 1893 года за социал-демократию проголосовали 1 750 000 человек, почти 25 процентов электората, ни одна другая партия не имела такой армии сторонников. Устраняясь от взаимодействия с буржуазными партиями, социал-демократы, несмотря на численность, не обладали сколько-нибудь серьезным политическим влиянием в этом импотентном органе, каким был рейхстаг. Тем не менее сам факт существования такой партии оказывал косвенное воздействие на правительство, делая его уступчивее. Кайзер, отметив отставку Бисмарка отменой исключительного закона против социалистов в 1890 году, скоро исправил свою оплошность. К 1895 году он решил, что социал-демократы – «банда предателей», не достойных «называться немцами», а к 1897 году у него уже не оставалось никаких сомнений в том, что партия, «позволяющая себе нападать на всемогущего повелителя», должна быть «выкорчевана до последнего корня»16. В 1895 году Либкнехта арестовали по обвинению в lèse-majesté [144], совершенному в речи, которую, как потом заметил Бернард Шоу, «господин Артур Бальфур 17 мог произнести в “Лиге подснежника” [145] хоть завтра при полном одобрении Англии». В Германии история, приключившаяся с Либкнехтом, могла произойти с кем угодно.

В сознании германских социалистов национальные инстинкты перевешивали классовые чувства. Поэтому они привыкли чаще повиноваться, а не проявлять строптивость. Несмотря на многочисленность, партия до 1907 года не отваживалась принять на германской земле конгресс Социалистического интернационала. Несмотря на пылкость речей, ее вожди проявляли сдержанность в действиях. Первомайские демонстрации они проводили больше по вечерам и так, чтобы не мешать производству. «Стачка, – говорил Либкнехт, – это всеобщая забастовка, а значит, всеобщая глупость»18. В Мюнхене проведение первомайских манифестаций не разрешалось до 1901 года, а впоследствии их можно было устраивать только вне города и при условии, что они не будут загромождать улицы 19. Колонны социалистов с карманами, набитыми редиской, в полном молчании быстро проходили по улицам в ближайшие окрестности, усаживались с женами и детьми на траве, пили пиво, закусывая его редиской, и, по словам одного русского изгнанника, «ничем не напоминали участников первомайского празднования триумфа рабочего класса».

Немецкие рабочие, конечно, находились в лучшем положении, чем их русские собратья. Индустриальный бум означал, что трудовая занятость росла быстрее населения. Профсоюзам удавалось добиваться повышения зарплат. Социальное законодательство, дарованное Бисмарком трудящимся для укрепления их связи с государством, было самое прогрессивное по тем временам. К 1903 году системой социального страхования по болезни было охвачено 11 000 000 рабочих, по старости – 13 000 000, на случай производственного травматизма – 18 000 000 и общая сумма социальных выплат исчислялась 100 000 000 американских долларов. Законами регулировались зарплаты, рабочие часы, время для отдыха, процедуры урегулирования жалоб, меры по технике безопасности, количество окон и туалетов. С немецкой пунктуальностью правители Германии стремились добиться максимальной эффективности, свести к минимуму риски и поддерживать относительный порядок. Профессор Дельбрюк в 1897 году публично заявил о полезности коллективного договора, аргументируя это тем, что мир в трудовых отношениях необходим для национального единства, национальной безопасности и обороны. Самый эффективный способ борьбы с социал-демократами, которых правящий класс все больше ненавидел и боялся, – дружить с рабочими, делая им время от времени уступки.