Читать книгу "Еще один круг на карусели - Тициано Терцани"

Разговаривая, Старец обратил внимание на мои советские часы с изображением Будды, который правой рукой касается земли в свидетельство того, что он достиг просветления.

— А, вечность в плену у времени… И какого времени! — сказал он. — Если бы это было хотя бы временем приобретенного опыта. Так нет же, это время часов со стрелками, которые выходят из сердца Пробудившегося! — он нашел этот образ ужасным.

Я не стал рассказывать, где их купил. Лишь сказал, что в своей жизни я только и делал, что путешествовал, и теперь пора остановиться.

— Это единственный способ познать себя, — заметил он, показал на Будду в оранжевой тунике на циферблате моих часов и рассказал притчу.

Во время своих странствий Будда подходит к густому лесу. Все отговаривают его: в лесу опасно, там прячется свирепый разбойник; забавы ради он нападает на путников и отрубает им пальцы, которые потом, как амулет, носит на груди — их у него уже целое ожерелье. Отсюда имя разбойника Ангулимал: «ангули» — пальцы, «мала» — ожерелье. Будда не поддается на уговоры и уходит в лес один. Увидя его, разбойник бросается в погоню, но почему-то не может догнать. Ангулимал несется изо всех сил, он вот-вот настигнет Будду, но тот оказывается уже в другом месте; Ангулимал бросается за ним, а Будда снова далеко. В ярости Ангулимал вопит:

— Но кто же ты такой? Человек или сверхчеловек? Бог или дьявол? Я гонюсь за тобой, но не могу схватить. Как тебе это удается?

— Это ты бежишь, а я и с места не сдвинулся, — отвечает Будда. — Вот я, перед тобой.

Тут Ангулимал останавливается и только так «догоняет» Будду. На него нисходит озарение, он бросается к ногам Будды и становится его учеником.

— Суть притчи, — заключил Старец, — в том, что если хочешь познать себя и быть самим собой, нужно остановиться.

Конечно, я его понимал! Вот уже два года я желал этого и пытался где-нибудь остановиться. Приехав в Индию, я повсюду интересовался, где я бы смог в одиночестве поработать над книгой. В Дели кто-то вспомнил о старом доме в горах на севере, где когда-то англичане держали Неру в заключении.

— Но если ты пишешь на компьютере, тебе это не подойдет, там электричества нет. — И разговор на этом закончился.

Я рассказал Старцу, что три месяца пробыл у Свами Данаянды, изучал Веданту, но ашрам был не тем местом, где бы мне хотелось остановиться.

— Свами слишком верят в слова, — произнес он.

Он будто читал мои мысли. Едва я хотел сказать, что все же Веданта мне помогла, как он опередил меня:

— Веданта — прекрасная отправная точка, только слишком уж мудреная. Истинное знание приходит не из книг, даже если книги эти священные, а из опыта. Лучший способ понять действительность — через чувства, интуицию, а не разумом. Интеллект имеет предел.

Я не совсем понимал, каков статус моего собеседника. Мне не за что было ухватиться: ни оранжевого одеяния, как у аскетов, удалившихся от мира; ни красного пятнышка на лбу, как это положено у индусов. Словом, ничто ни в его внешности, ни в его словах не указывало на принадлежность к какой-то конкретной вере. Так кто же он?

— Веданта, буддизм, индуизм… одно не исключает другого, — ответил он. — Такова Индия: цивилизация, созданная несколькими религиями, причем основополагающие идеи всех этих религий никогда никто не ставил под сомнение. Ни Будда, ни кто-либо после него.

Он остановился и, глядя на меня, будто для уверенности, что я его понимаю, а возможно, и разделяю его мнение, принялся торжественно перечислять эти идеи:

— Это не единственный мир, — сказал он, обводя широким жестом горизонт.

— Это не единственное время, — и указал пальцем на мои часы.

— Это не единственная жизнь, — и показал пальцем на себя, Анджелу, меня, собаку и на все вокруг.

Он остановился, будто для того, чтобы дать нам время поразмыслить.

— И это не единственное познание. Коснувшись своей груди, он заключил:

— Все, что есть вокруг, есть и в человеке; а чего в нем нет, нет нигде. Потом, словно желая разрядить атмосферу, он засмеялся и, обращаясь ко мне, добавил:

— И следовательно, путешествовать — бесполезное занятие. Если уж нет у человека ничего внутри, он и вокруг себя никогда ничего не найдет. Бессмысленно искать по свету то, чего не можешь найти в себе.

Его слова поразили меня. Он был прав.

Мы проговорили несколько часов. Зимой дни короткие; солнце закатывалось, воздух остыл, и Старец пригласил нас в дом. Мы прошли через темную бесхитростную кухоньку в столовую с овальным столом, четырьмя стульями и бурдюком в углу, затем вошли в комнату, в которой, как оказалось, было сокровище. Причем находилось оно на самом видном месте. В просторном окне, как в раме, была потрясающая картина. На первом плане — темные стволы и ветви кедров; за ними горная цепь, а посередине — массив Нанда-Деви, который закатное солнце только-только начало окрашивать в розовый цвет. Не какой-нибудь натюрморт — «мертвая природа», а природа живая — гордая, великолепная и, к тому же, меняющаяся прямо на глазах.

Я осмотрелся: высокий деревянный потолок, потемневший от времени и дыма, стены цвета охры, старые половицы. К камину примыкает чугунная печка, излучающая ароматное тепло. На полочке медитирует маленький бронзовый Будда. Старый коричневый диван, как ложа для почетных гостей, стоял прямо против окна, в котором никогда не прекращалось представление. По бокам два деревянных кресла с инкрустацией; на маленькой тумбочке черно-белая фотография старого индийца и желтый цветок в латунной вазе.

Я обернулся. На стене против окна висела картина в серой раме; на ней были изображены те же самые горы, в то же самое время суток, в том же колорите. Я подошел поближе. В нижнем правом углу синяя подпись: «Э. X. Брюстер».

От картины исходила особая молчаливая сила; она излучала свет, казавшийся отблеском того света, что за окном. Во всем этом было что-то волшебное, неуловимое, почти тревожное; словно я сам был фигурой на картине, на которой была изображена картина, отражающаяся в другой картине… Тут я почувствовал, что запутался, затерялся в этих странных отражениях; и мысли, казалось, поплыли куда-то.

— Это самый прекрасный дом, который я видел в своей жизни, — произнес я, чтобы прервать затянувшееся молчание и убедиться, что происходящее не галлюцинация.

— Я люблю этот дом, и эта любовь взаимна, — отозвался Старец. — Он тоже любит меня.

Он сказал, что дом был построен в начале XIX века по распоряжению британского колониального чиновника. Потом добавил:

— Во время Второй мировой войны англичане держали здесь под арестом Неру.

Анджела, как и я, помнила об этой истории; мы с ней переглянулись, не веря своим ушам. Возможно ли такое? В такой огромной стране, как Индия, набрести среди сотен миллионов домов, на дом, о котором я слышал несколько лет назад, еще до болезни, до поисков излечения!