Читать книгу "Победоносцев. Вернопреданный - Юрий Щеглов"

Разве можно с этим согласиться?! Это ведь парадокс. Одно не мыслимо без другого.

Все это говорилось и писалось, когда на улицах свирепствовал террор. Если Соловьев призывал к милосердию после убийства Освободителя, то сами террористы не обращали ни малейшего внимания на призывы философа и его благостные рассуждения. Когда он сдавал в набор собственные мысли, те, кто посещал его лекции, начиняли бомбы динамитом, заряжали «бульдоги» и разрабатывали тактику террора, по-прежнему проливая реки крови. Но к ним ни Владимир Соловьев, ни Лев Толстой не обращались, не выходили на улицы, не хватали за полы пальто, не кричали:

— Остановитесь! Что вы делаете?! Куда вы толкаете свою родину?! Одумайтесь!

Нераскаявшимся

Именно на фоне быстрым очерком оконтуренных событий необходимо вновь рассмотреть и оценить всю деятельность Константина Петровича, узловые моменты которой он перебирал в памяти под дикий вой толпы, волнами прибывающей на Литейный и разбивающейся о стены нарышкинского палаццо. Капкан мировой истории крепко держал всех участников событий, всех, кто жил в то нелегкое время — время великого соблазна, беззастенчивой демагогии и трезвых попыток остановить сползание к гражданской и международной бойне. Остановить могла только сила — мощная Россия. Так он думал, так чувствовал и не стыдился ни своих мыслей, ни ощущений. Он не пророчествовал. Он противостоял буре. Что ему до звонкой хулы, раздающейся со всех сторон? Вот показательный ее образчик, принадлежащий перу уже упомянутого Флеровского:

«Подвиги Победоносцева вполне стоят подвигов Толстого, и если про Толстого можно сказать, что мертвый управляет живыми и что дух мертвеца правит теперь так же, как правил живой человек, то про Победоносцева можно сказать, что живой управляет нравственно и религиозно убитыми, он правит там, где уже нет жизни, он правит мертвыми».

И это говорится о человеке, воспитавшем Миротворца?! Это говорится о человеке, малой ценой, малой кровью попытавшемся остановить большую, безбрежную кровь, которая не только захлестнула всю Россию, но и вылилась на европейский простор, ударила в стены выживших в мировой бойне стран и, едва их не опрокинув, невольно способствовала по неразумению и недоразумению скорому возникновению на поверхности общественной жизни таких сил зла, которые организовали нападение на Россию теперь уже извне и погубили десятки миллионов ни в чем не повинных и ничего не понимающих людей — жертв пропаганды, принуждения, голода, пыток, страха и никогда раньше человечеством не испытываемых эмоций…

Вот он и стоит у окна своего родного кабинета, еще крепкий, по-прежнему умный и по-прежнему почти никому не нужный в стране, которую любил, знающий будущее и совершивший массу ошибок, поддавшись распространенным чувствам и не сумев с ними справиться. Он не был вором, не был взяточником и казнокрадом, он не владел людьми и землей, не имел счетов в заграничных банках — им никогда по-настоящему не дорожили и не ценили упомянутых качеств. Его во многом упрекали в русификаторских тенденциях, в неприязни к евреям, в утеснении инородцев, и здесь главным образом татар, прибалтов и евреев, в интригах, в нежелании допустить женское образование, в ненависти к суду присяжных, в стремлении задушить свободу слова — да в чем только его не упрекали! Только в том не упрекали, что он будто бы принадлежал к масонской ложе или хотел запродать Украину немцам, а Сахалин японцам.

Он подумал, что через годы, когда он давно исчезнет и люди доберутся до писем, заметок и книг, его, может быть, поймут правильнее, чем современники, и напишут о нем широким, свободным мазком на фоне той жизни, которой он жил, на фоне реальной политики, которую он хотел проводить. Да, он совершил много неправого, что для правоведа — укор. Многие несчастья страны действительно шли от него. Но о нем надо говорить правду — ничего нельзя и не надо утаивать. Кто знает, как бы в России развивались события, если бы его влияние прекратилось намного раньше? Рухнула бы Россия в пучину междоусобицы и войны еще в XIX веке, отнюдь не золотом? Понесла бы она еще большие потери? Нет ответа. Капкан мировой истории захлопнут наглухо.

Но ясно одно: террор и война, против которых он восставал всей силой души и сердца, живы и терзают Россию до сих пор. Будем же милосердны, справедливы и снисходительны к тому, кто желал России добра и испытывал отвращение к насильственной смерти и крови. И, возможно, нам, до сего дня не раскаявшимся, поверят будущие поколения, поверят в нашу доброту и честность, когда мы — вслед автору «Бесов» — воскликнем: «Но да здравствует братство! Да здравствует братство всех ради всех!» Разве это достижимо, особенно в нынешние дни? Это ведь парадокс! Оглянемся вокруг — национальные и межгосударственные противоречия обострены донельзя. Все недовольны друг другом. Да, согласимся мы, это парадокс! Действительно все, мягко выражаясь, недовольны друг другом. Но это еще один парадокс в пользу России!

Личный архив с латинским названием

Его духовная жизнь была необъятна, как Россия. Мало кто относился к нему с приязнью. Даже ближайшие сотрудники не упускали возможности высказать резкие замечания по поводу служебной деятельности обер-прокурора и характера его взаимоотношений с окружающими людьми. Вряд ли кто-либо в стране за многовековую ее историю получил в свой адрес столько упреков, сколько получил обер-прокурор. Самые злобные, справедливость которых еще надо доказать, в мемуарах, дневниках и письмах. В чем только его не обвиняли! И что только ему не приписывали! Между тем к нему обращались с посланиями по разным поводам люди, сыгравшие огромную роль в политике, науке и культуре в десятилетия, когда Россия находилась на подъеме. Среди них были и те, кто в окаянные советские времена не подвергался остракизму и которых идеологи пытались использовать с целью укрепления сталинского режима. Композиторы Чайковский и Балакирев, например, художник Крамской, ученый-этнограф и путешественник Миклухо-Маклай, поэт и публицист Иван Аксаков, поэт Случевский, богослов и поэт Владимир Соловьев, Федор Достоевский, издатель «Русского архива» Петр Бартенев, академик Николай Грот, редактор журнала «Вопросы философии и психологии», большевистский любимец и несменяемый судья при трех императорах Александр Федорович Кони, наконец, сам Витте…

Стоит обязательно упомянуть о людях, выпавших из послереволюционной, безграмотно составленной обоймы фамилий, без которых история России превратилась в бесцветный и совершенно непонятный бессвязный альманах. Среди них крупнейший физиолог Цион, получивший мировую известность и сделавший огромный вклад в развитие русской науки, один из учителей Ивана Павлова, блистательный журналист и политик Михаил Никифорович Катков, злой и не менее Гоголя с Салтыковым-Щедриным насмешливый князь Мещерский, ректор Киевского университета, министр финансов и председатель Комитета министров Николай Христианович Бунге, чарующий мастер стиха Яков Полонский, профессор — с проблесками подлинного величия — порядочнейший Борис Чичерин, философ и гениальный футуролог Николай Федоров…

Отдельно крайне необходимо выделить обращение в 1881 году к обер-прокурору Льва Толстого.