Читать книгу "Пестрые истории - Иштван Рат-Вег"

Ну а жаба?

Да сыщется ли такая глупая жаба, которая уселась бы на какое-то там яйцо? Что общего у нее с ним, к чему эта бессмысленная игра в наседки-матери?

А почему бы и нет? Пути природы неисповедимы, — полагала наука. Например, курица может отложить такое яйцо, из которого выведется маленькая змейка.

Этому тоже нашелся пример в практической жизни. Свидетель тому был, правда, не такого высокого чина, как капитан гессенского маркграфа, но не менее достойный — слуга нашего старого знакомца Фортунио Личети, профессора Падуанского университета.

Профессор рассказал об этом случае в своей книге «De monstrorum natura etc.», и рассказал достоверно, как ему докладывал его слуга. Внимание слуги привлекло странное поведение одной курицы. Он проследил за нею и был совершенно озадачен тем, что эта безнравственная птица по утрам прокрадывается к подножию дуба и кудахчет там до тех пор, пока из щели не выползает змея. Затем эта змея проделывает с курицей то, что обычно в семейной жизни кур на птичьем дворе проделывает петух. И когда эта курица с порочными наклонностями откладывает яйца, то из них на свет появляются маленькие змейки…

О встречах с василиском существует огромное количество преданий. Они нашли отражение даже в летописях как доказательство правдивости летописца.

Таким случаем приправил свое произведение Вольфганг Лазиус[208], придворный историограф императора Фердинанда I. Он вплел историю с венским «домом василиска» в свою книгу «Vienna Austriae» (Basel, 1546).

Этот дом и по сей день есть в Вене по адресу: Schönlaterngasse, 7. Свое прозвище дом получил именно из-за этого тревожного случая, о котором Лазиус рассказывает так:

«26 июня 1212 года шум донесся из дома одного пекаря: перед домом столпился народ, верхом прибыл и городской судья. Ему доложили, что случилось. Слуга пекаря (опять слуга! — Авт.) хотел набрать воды из колодца во дворе, но с громким визгом и пустым кувшином примчался назад. Громко охая, рассказал, что из колодца пошла ужасная вонь, от которой он чуть было не упал без памяти, а в глубине колодца ему виделись какие-то чудные свет и мерцание, — с испугу чуть не умер. Один пекарь, кто похрабрее, взялся проверить, в чем тут дело. С горящим факелом в руках, обвязавшись веревкой, спустился в колодец, но тут же стал звать на помощь, а когда его вытащили, был полумертв. С большим трудом удалось привести его в чувство, и тогда, ужасаясь и дрожа, он пролепетал, что увидел в колодце страшного зверя, ужас охватил его даже при одном взгляде на него: с виду будто бы петух, жаба и змея одновременно, на голове у него корона, глаза страшно сверкают. Ему показалось, будто от его ужасного взгляда в жилах стынет кровь, что от чудовищной вони он задохнется, если его сейчас же не вытянут наверх.

Все замерли, заслышав такую странную весть, но охотников попытаться еще не нашлось. Тогда вперед выступил Поллитцер Генрих, доктор философии, прекрасный врач, имеющий познания в естественных науках. Он объяснил людям, что ужасный зверь есть так называемый василиск; он вылупляется из такого яйца, которое снес петух, а высидела жаба. О нем писал знаменитый древний ученый Плиний, что от его яда гибнут все человеческие существа. Истребить его можно одним-единственным способом: подержать перед ним отшлифованный металлический лист, он, увидев в нем собственное отражение, лопнет от такого ужасного зрелища».

(Вернее, яд отраженного взгляда убьет его самого.)

Но до этого фокуса дело не дошло. Колодец забросали камнями и засыпали землей, и василиск нашел страшную смерть под этим обрушившимся на него камнепадом.

Беседующие соловьи

Опять перелистываю книгу Гашпара Мишкольци и на странице 449 читаю следующее замечание, свидетельствующее о трезвости суждения:

«Чтобы соловьи научаемы к запоминанию услышанного от человека и произнесению оного, многие из заслуживающих доверия Историков и Естествоиспытателей готовы свидетельствовать о том. Среди коих не последний, кого автор Франциус поминает в своем латинском труде, так это Конрадус Геснерус, что можно прочесть в том самом месте. Я упустил описать, частью по причине краткости, а частью оттого, что многим покажется невероятным, что пишет Геснерусу один его друг про в Ратишбоне в одной гостинице в клетке содержимых обученных прекрасных Соловьях».

Интересно, что же умели эти прекрасные ученые соловьи; и я нашел-таки это самое письмо. В нем друг Геснера сообщает, что он по случаю Регенсбургского собора (1546) жил в гостинице, называвшейся «Золотая корона». У хозяина было несколько соловьев, которых он содержал раздельно в затемненных клетках.

«Как-то ночью, — пишет гость, которого, наверняка, разместили в общем помещении, — к полуночи, до моего уха донеслись голоса. К моему великому удивлению, это соловьи разговаривали друг с другом. Говорили по-немецки, бегло, то говорил один, то другой, не перебивая друг друга. Совершенно человеческими голосами говорили то, что днем слышали в этой комнате.

Страдая бессонницей, я имел возможность несколько ночей внимать им. Одной ночью они повторили сцену, происходившую между официантом и его женой. Как я понял из разговора, речь шла о том, что официант в надежде хорошей добычи хотел пойти в солдаты и желал, чтобы супруга последовала за ним в лагерь. А женщина хотела остаться в Регенсбурге, и об этом они между собою нехорошо препирались. В пылу ссоры слышалась грубая брань; соловьи точно повторяли ее, хотя смысла и не понимали. Но им, определенно, очень уж нравилась вся эта сцена, потому что в последующие ночи они снова и снова без каких-либо изменений представляли ее».

Автор письма еще добавил, что днем соловьи никогда не разговаривали. Они молча сидели в своих клетках, словно углубившись в свои мысли. Только в ночной тиши у них развязывались языки, и они еще много о чем болтали, но если описывать все подробно, то письмо получилось бы уж очень длинным.

Свечи не за тем зажигают, чтобы прятать их под корыто, — должно быть, подумал Геснер и включил письмо в свою книгу, в главу, посвященную птицам. Отсюда ее и позаимствовал «автор Франциус».

Современный читатель может поразмыслить над способностями соловьев к общению и редкой даже для человека памятью, а заодно и над такой нередкой вообще у людей доверчивостью ученых авторов.

Странствующий лист

Один старинный ученый причислил к миру животных и один листок дерева.

Янош Чере Апацаи[209] писал о нем: «На острове Цинибубон листья одного дерева, как опадут — ходят».