Читать книгу "Станислав Лем – свидетель катастрофы - Вадим Вадимович Волобуев"

титульного рассказа 1981-го. Куда важнее для писателя был новый сборник фельетонов «Тайна китайской комнаты», который продолжал тему «Суммы технологии». В него вошли тексты, которые Лем публиковал в журнале PC Magazine. Презентация сборника прошла в новом краковском книжном Universitas, в связи с чем заместитель директора магазина выразил надежду, что он «будет работать под счастливой звездой, звездой Лема»[1285]. Писатель в свою очередь со свойственной ему прямотой признался, что никогда не читал журнала, для которого писал эти тексты[1286]. 33-летний научный сотрудник философского факультета Варшавского университета Павел Околовский (в будущем исследователь философии Лема), прочтя два последних сборника Лема, так подытожил свои впечатления: «Лем скорее философ, пишущий прекрасные романы и обожающий науку, нежели романист, обладающий собственной философией»[1287]. Кроме того, в газете Łączność («Лончность»/«Связь») Лема назвали «одним из интереснейших независимых мыслителей современности»[1288]. Это все было приятно, но тут же, словно для равновесия, в правом издании Gazeta Polska («Газета польска»/«Польская газета») Лему опять припомнили его пропагандистские вещи, да еще, что прискорбно, на фоне похвал разоблачительной книге Урбанковского – того самого антисемита, которого в 1986 году уволили из «Поэзии»: «Творчество Станислава Лема до 1956 года, сегодня уже классика соцреализма, было отмечено тремя маниями: Коммунизм, Бог и Империализм»[1289]. Этот выпад немедленно парировали в «Политике», заодно прорекламировав книгу Шпаковской о Леме[1290].

Однако это был не последний удар в том году. 1 октября 1996-го Щепаньский посетил уже очень больного Херберта. Поэт не мог дышать без респиратора, а потому испытывал агрессию ко всем вокруг, особенно к интеллигентам. «Атаковал Лема, Милоша, Колаковского и прочих», – записал Щепаньский[1291]. За что атаковал? За скептическое отношение к патриотам, конечно же. Херберт после своего интервью 1985 года стал настоящим знаменем правых, а потому его тяжелая болезнь вкупе с Нобелевской премией Шимборской вызвала бурные эмоции. Правые подозревали козни либералов, которые якобы не позволили выиграть премию «самому выдающему польскому поэту». Параноидальные настроения рождались из опыта: вот свершилась революция, а ответственности за прошлое никто не понес, – даже напротив: едва Ольшевский заикнулся о расчете с сексотами, его тут же отправили в отставку; в стране опять заправляли левые, выступавшие против польского папы и запрета абортов, и даже Урбан процветал, как и раньше. Или вот еще: бывший «коммунистический пропагандист» Лем в марте 1997 года стал почетным гражданином Кракова, в то время как кандидатура полковника Рышарда Куклиньского, который, рискуя жизнью, в 1981 году поставлял информацию ЦРУ, чтобы спасти Польшу от Советов, утонула в бесчисленных обсуждениях[1292]. Обозлишься тут.

Под раздачу попал и Бартошевский – министр иностранных дел в 1995 году. В декабре следующего года десять профессоров Люблинского католического университета на страницах «Газеты польской» обратились к епископу Эссена с протестом против вручения Бартошевскому награды им. Генриха Браунса за вклад в польско-немецкое примирение и в социальное учение церкви. Причина была та же – критика Бартошевским патриотической традиции. Однако от этого письма немедленно открестились епископат, сенат университета и редакции «Тыгодника повшехного», «Знака» и «Вензи». В общем, страсти кипели.

В жизни самого Лема произошли тогда важные изменения. Во-первых, он завел секретаря – 29-летнего филолога Войцеха Земека, ученика Ежи Яжембского. Во-вторых, умерла теща Лема, Хелена Лесьняк, «которая уже давно вела чисто вегетативный образ жизни», как написал Щепаньский. Под впечатлением этого Лем уже на следующий день простил сына, с которым до того почти три года не общался[1293]. В-третьих, Лем отпраздновал 75-летие, в честь чего разразились здравицами самые разные люди и издания. О дате напомнили как консервативная «Жечьпосполита»[1294], так и либеральная «Газета выборча»[1295]. Большой текст о Леме под заголовком «Между Свифтом и Вольтером» опубликовал его будущий биограф Войцех Орлиньский, в то время – 27-летний журналист, пишущий о культуре[1296]. Кроме того, Орлиньский взял у Лема интервью, в котором упомянул о романе «Осмотр на месте»: нравится ли Лему мир, в котором победила Люзания? «Я хотел проиллюстрировать попперовское противопоставление: закрытое общество – открытое общество, – ответил Лем. – Оказывается, открытое общество далеко не так открыто, поскольку все в нем зависит от денег. Плохо, когда нет других ценностей <…> А что до Курдляндии, идея градоходов или населенных курдлей показалась мне забавной. Там даже те, кого преследуют, некоторым образом этим гордятся. Возьмем, к примеру, Великую Отечественную войну Советского Союза. Там ведь бóльшую часть героев наступления и контрнаступления вытащили прямо из лагерей – хотя бы маршала Рокоссовского. Еще лучший пример – Королев, который отправил Гагарина в космос, проектировал ракеты в лагере. Я сейчас читаю в толстых журналах, что, собственно, не было выдающегося советского ученого или изобретателя, который не сидел бы в лагере. Выдающийся физик Ландау уцелел только благодаря заступничеству нобелевского лауреата Капицы»[1297].

«Пшекруй» тоже взял у Лема интервью, в котором писатель вернулся к отброшенной было мысли, что автоматизация производства увеличивает безработицу: «Все чаще мы видим гигантские помещения автозаводов, где на монтажной линии нет ни одного человека. Только машины. Автоматизация труда усилит это явление. Где люди будут работать? Как зарабатывать на жизнь? Однозначных решений нет»[1298].

«Некоторые утверждают <…> что „философ Лем может куда больше сказать современному человеку о его духовном состоянии и о мире, чем прочие польские философы“. Понятное дело, насколько захотят его слушать (читать). А поскольку Станислав Лем считает, например, что „главной угрозой сегодня является право собственности“, то часть слушателей от него бежит. Польша нуворишей с портфелями на цифровых замках и бирками известных брендов на рукавах пиджаков боится этой философии», – написала о юбиляре вроцлавская Gazeta Robotnicza («Газета роботнича»/«Рабочая газета»)[1299]. Поздравления последовали от Малгожаты Шпаковской[1300], Мацея Сломчиньского[1301], Станислава Бараньчака[1302] и Яна Юзефа Щепаньского[1303], а в региональной газете Tygodnik Małopolski («Тыгодник малопольский»/«Малопольский еженедельник») о Леме написал 43-летний популяризатор науки Леслав Петерс, озаглавив свою статью «Слишком оригинальный для Нобелевской премии» и разместив фотографию с Леоновым, вручающим писателю награду Конгресса участников космических полетов[1304]. По телевидению 12 сентября транслировали новый фильм о Леме, который потряс писателя тем, что в нем показали современный Львов и даже его квартиру: «Господин в оранжевой рубашке, который водил телевизионщиков по дому, говорил по-русски; для меня это поразительно, потому что Львов на моей памяти был центром очень сильного движения украинских националистов, и понадобилось шестьдесят лет советской власти, чтобы это придавить»[1305]. Президент Квасьневский наградил Лема высшей государственной наградой Польши – орденом Белого Орла, чем писатель