Читать книгу "Джек-потрошитель с Крещатика - Лада Лузина"

Ее руки уперлись в каменный грязный и мокрый пол, уши мгновенно оглохли от жуткого многоголосого крика.

Оглушающего. Нестерпимого!

Она оказалась прямо в аду, где грешники орут от своих ужасающих мук. Не выдержав, упала коленями в грязь, закрыла уши руками, втянула голову в плечи.

В лицо ей ударил свет…

Пред ней, прижимаясь к кирпичной стене, почти впечатываясь в стену, мечтая стать это стеной, стояли две девушки лет пятнадцати, и орали так, что у Маши взбунтовались барабанные перепонки, взрывался мозг. В руках одной из них загорелся фонарь… и фонарь пояснил ей причину незатихающего девичьего крика.

Она и две орущие сирены находились сейчас аккурат в черной-черной безугольной комнате Зеленого театра.

И, похоже, что зашла в нее Маша как раз через ту самую белую дверь!

— Здесь, в Провалье, на дне оврага, сын киевского князя Мстислав повстречал вовсе не святого Николая, а Велеса… Велес каким-то образом помог ему выбраться из чащи. А может, и из смерти. Из мира мертвых. Но, когда князь вернулся домой он, естественно, объяснил это чудом святого Николы. Ведь неподалеку на могиле Аскольда уже находился Никольско-Пустынный монастырь. К тому же, если Николай занял в Киеве место Велеса, трудно понять, как отделять их чудеса друг от друга.

— Чё-то я не въезжаю вообще, — недовольно сказала Даша, не удовлетворенная ее объяснениями, — Мстислав чуть не умер, а может, и умер. Но вернулся домой живой. Почему же наша Катя?..

Чуб замолчала, не зная, как закончить свою фразу.

…Катя мертва?

…Катя исчезла?

…Катя не рождалась?

— Ее секретарь забыл о ней. Но мы ее помним! А вдруг и мы ее скоро забудем? Нужно звонить Акнир, Васе, Демону — всем… если они еще помнят о ней!.. Звонить срочно, пока не забыли!!!

— Погоди. Дай мне еще пять минут, — Машин пазл почти сложился в законченное полотно. — Картина была написана в 50-е годы. На холсте, оставшемся от афиши из Зеленого театра. На ней был изображен дом, поставленный на месте Столбовой церкви. Художник неизвестен. Может, это случайный человек, слышавший о тайнах Провалля. Или не случайный…

— И не случайно в этом месте построили самую глубокую станцию в мире?

— И не случайно там теперь парк Славы. Могила Неизвестного Солдата. Снесенные могилы Аскольдового кладбища. Могила первого правителя Аскольда… Будто испокон веков этим склонам Провалля было суждено служить обителью Волоса — царством мертвых.

— А при чем тут картина «Провалье»?

— «Провалье, 22 мая», — уточнила название Маша. — 22 мая — апогей Русалий, время, когда все проходы между двумя мирами открыты нараспашку. И похоже, что на этой картине магия 22 мая запечатлена навечно. И вечно открыт проход в царство мертвых.

— И что это все нам дает? — требовательно спросила Чуб.

— Ничего, — печально признала Маша. — Но я разберусь, обещаю, — сказала она. И вкрадчиво добавила: — Разве тебе не пора на самолет?

— Я никуда не поеду.

— А конкурс? Он же международный…

— Конкурсов в мире много, а Катя одна. Пусть она и стерва, но она — наша стерва. Другой Кати у нас с тобой не будет… И не говори мне об этом! — внезапно взорвалась она. — Никуда я не пойду, с места не сдвинусь, пока нам ее не вернут. Что ты мне предлагаешь во-още, как будто я предательница, мелкая индивидуалистка. Нет уж, сначала я верну Катю — достану ее хоть с того света!.. А уж потом снова буду ее доставать и ссорится с ней…

Помолчали.

Маша включила свет. Они не заметили, как успело стемнеть. Из открытого балкона открывался феерический вид на Город, на Золотые ворота, подернутые еще не густой вуалью сумерек с мушками ночных огоньков.

— Одно не пойму, — горько вздохнула Маша, — почему мне казалось, что картина совершенно не представляет опасности?

— Спору нет, умирать во-обще не опасно, — со злым сарказмом сказала Чуб. — Напротив, после того как умрешь, тебе уже во-още ничего не угрожает.

— Она не представляет опасности для счастливых людей! — догадалась Ковалева. — Картина открывается лишь для несчастных. Эта Анна Онопенко была совершенно несчастна. И Базов был несчастлив, ведь его сын умирал… наверное, он увидел там нечто.

— Человек, который несчастлив в этой жизни — исчезает? Наш Аид забирает у него жизнь в наказание? Засасывает его в царство мертвых? Жестко. И сын Базова тоже был несчастен?

— Нет. Потому он и выжил — вышел из комы. Он угодил в провалье картины случайно. Все дело в фильме… он любил старые фильмы. А когда мы пересматриваем любимый фильм, мы как бы немного мечтаем жить в нем. И картина была словно кадр из фильма. Потому он шагнул туда. По ошибке.

— Шагнул вовнутрь картины? Но как?

— Я не знаю, как это работает. Для меня картина — лишь полотно. Я смотрю на него и ничего не вижу, не чувствую. Похоже, я счастлива. И ты — тоже. А несчастные, они видят там какую-то надежду, мечту… Картина — это тот фильм, тот мир, где они хотят жить.

— Анна хотела вернуться назад и все изменить, не делать аборт. И Базов хотел исправить ошибку. Но они ничего не исправили. Они умерли!

Чуб с тревогой посмотрела на пустой диван, на котором еще недавно лежала красавица Катерина Дображанская.

— Хочешь сказать, что Катя тоже была несчастна? Она самая красивая, самая богатая, самая сильная из нас — не дай бог моргнет, полгорода рухнет… И она несчастна? Чего, извините, она несчастна?

— Ты разве не помнишь? Ее родители погибли, утонули, катаясь на лодке. Кате было тогда тринадцать лет. И она сама нам сказала, что дом на картине похож на дом, где она жила в детстве, когда ее папа и мама были еще живы…

22 мая

— Тю-ша, Тю-ша, домой, — протяжно позвал женский голос.

— Катя, домой немедленно! — присоединился строгий мужской.

Она не отзывалась. Стояла в кустах и смотрела на свои черные лаковые туфельки. Лаковые туфельки тоже смотрели на нее — укоризненно. Новые, нарядные, а если она намочит их в лодке? Так нарядно оделась, модные желтые носки, разноцветные заколки, футболка с Микки-Маусом, не кооперативная, а настоящая — из-за заграницы. Так надеялась, они все же пойдут в чешский луна-парк на центральном стадионе, верила до последнего, обещала родителям все воскресенье зубрить английский… не помогло! Мать еще колебалась, но отец пошел на принцип, проявил непреклонность: «Не нужно показывать нам свой характер. Вся семья не будет подстраиваться под одну тебя, а мы с мамой хотим не в луна-парк, а в парк — на природу!»