Читать книгу "Петербургские ювелиры XIX – начала XX в. Династии знаменитых мастеров императорской России - Лилия Кузнецова"

В то же время чисто музейные предметы частных, разграбленных собраний могли быть от имени начальства, абсолютно не понимающего их подлинной, художественной стоимости (как это получилось с табакерками и тростями Екатерины II), подарены «за революционные заслуги» красноармейцам и прочим отличившимся, а в 1924 году в Ленинграде даже открылись магазины, где продавались вещи XVIII–XIX веков из дворцового имущества, также считавшегося никому не нужным старьём, за которое можно выручить кое-какие деньги.[1005]

Распродажа национального достояния России шла такими быстрыми темпами, что из ста тысяч изделий фирмы Фаберже на родине осталось лишь около шестисот штук, попавших в музеи, причём большая часть её наследия прошла не через зарубежные конторы «Антиквариата» и Наркомвнешторга, а была прямо скуплена в обеих столицах приехавшими с этой целью сюда торговцами и дипломатами. Министр финансов США Эндрю Меллон, известный нефтепромышленник Галуст Гюльбенкян, Эммануил Сноуман – глава лондонской фирмы Wartski s, занимающейся торговлей вещами Фаберже и русским искусством, доверенное лицо озабоченной тем же антикварной компании A La Vieille Russie Александр Шафер[1006] целыми партиями покупали произведения искусства и принадлежавшие некогда российским монархам вещи, причём серебряные изделия обычно продавались просто на вес, без учёта их художественной стоимости, «по очень умеренным ценам».

Что же касается начинающего бизнесмена Арманда Хаммера, которому посоветовал приехать в Россию близкий знакомый его семьи и руководитель неофициальной дипломатической миссии РСФСР в Нью-Йорке Л.К. Мартенс, то зимой 1921–1922 годов его московский особняк буквально ломился от скупаемых им изделий личного обихода Романовых и работ Карла Фаберже, включая и тринадцать пасхальных императорских яиц. В своих мемуарах «В поисках сокровищ семьи Романовых» он, наживший миллионы и хорошо половивший рыбку в мутной воде, лицемерно писал: «Среди бесценных произведений ювелирного искусства, которые мне удалось купить, заплатив намного больше, чем фактическая стоимость золота и камней, была и коллекция пасхальных яиц, хотя за конфискованное из Александровского дворца яйцо-сюрприз“ 1912 года „Царевич“ (сделанное из лазурита с бриллиантами и украшенное портретом несчастного, расстрелянного в Екатеринбурге наследника), над которым некогда Фаберже „потребовалось три года“ работать, заплатил „Антиквариату“ лишь 8 тыс. рублей», в США же его братец-искусствовед Виктор Хаммер тут же оценил приобретение в 100 тыс. рублей золотом.[1007]

«В 30-х и в начале 40-х годов галерея Хаммера издавала рекламные буклеты, содержавшие перечень запрашиваемых цен на предметы русского искусства для продажи по заказам, которые могли делаться по почте. В 1938 году яйцо „Лебедь“ было предложено возможным покупателям по цене 25 тыс. долларов, но королю Фаруку оно досталось за 100 тыс. долларов, в 1954 году куплено A La Vieille Russie за 6,4 тыс. фунтов (16,2 тыс. долларов) на Египетском государственном аукционе и впоследствии перепродано доктору Морису Сандозу из Швейцарии». В 1939 году яйцо «Горный хрусталь» с вращающимися миниатюрами, купленное Армандом Хаммером за 8 тыс. рублей уже из Оружейной палаты Московского Кремля, «предлагалось за 55 тыс. долларов, а в 1940 году яйцо „Кавказское“ также приобретённое тем же бизнесменом у того же государственного музея в том же злосчастном 1930-м году», оценивалось продавцом в 35 тыс. долларов.[1008] Какое дело было Хаммеру до какого-то там Иванова, пусть и заведующего Оружейной палатой, от трагической безысходности в напрасной попытке защитить от разграбления древнюю сокровищницу покончившего с собой в начале 1930 года, оставив красноречивую записку: «Не расхищал, не продавал, не торговал, не прятал палатских ценностей…».[1009]

Кстати, через «Антиквариат» вещи распродавалась по демпинговым ценам. «В начале 30-х годов оценка Московской Оружейной палаты пасхальных яиц, созданных Фаберже по императорскому заказу, колебалась в пределах 20–25 тысяч рублей за каждое яйцо, но на последующей продаже через „Антиквариат“ была установлена цена в четыре-пять раз меньше первоначальной. Так, пасхальное яйцо „Пётр Великий“ 1903 года, оценённое в 20 тыс. рублей, было продано в 1933 г. только за 4 тысячи. В том же, 1933 году, пасхальное яйцо „Мозаика“ 1914 года, оценённое в 20 тыс. рублей, ушло за 5 тысяч. А пасхальное яйцо „Память «Азова»“ 1891 г. „Антиквариат» оценил уже в 20 тысяч рублей благодаря тому, что этот корабль – в миниатюре воспроизведённый в „сюрпризе“ – сам был „участником“ революционных событий во время матросского бунта на этом судне. Цена оказалась слишком высокой, и пасхальное яйцо „Память «Азова»“ так и не было продано. Оно и сейчас занимает свое место в Московской Оружейной палате. „Сюрпризы“ яиц редко упоминались в архивах „Антиквариата“ представляется весьма вероятным, что их изымали и продавали отдельно, стремясь получить возможно большую валютную выручку».[1010]

Надо сказать, что в архивах, подчинённых Министерству внутренних дел (до 1956 г.), все материалы, связанные с конфискатом и реквизициями, попадали в закрытые не только для исследователей, но и для сотрудников архива фонды; запутывая следы, их перевозили из города в город и открыли для работы, и то далеко не все, лишь в начале 1990-х годов.

8 ноября 1919 года «в Эрмитаж были доставлены на девяти возах коллекции Фаберже и среди них два ящика с архивом Дома Фаберже. Судьба этих двух ящиков неизвестна. Может быть, они попали в хранилище архивов Чрезвычайной комиссии, а затем – Народного комиссариата внутренних дел, аббревиатура которого и до сих пор вызывает мрачные ассоциации. А может быть, архивы придворного ювелира последних русских императоров были просто уничтожены как не представляющие исторической и культурной ценности для будущих поколений?..[1011] Ведь вспоминал же князь Сергей Михайлович Волконский, бывший директор императорских театров, обобранный до нитки, ходивший в 1919 году по Москве три дня босиком, пока знакомый не подарил ему башмаков, как его «фамильные бумаги и архив деда-декабриста были конфискованы, а в официальном отчёте делегата Комиссии охраны памятников» значилось, что «отобранные в доме Волконского бумаги израсходованы в уборной уездной Чрезвычайной Комиссии».[1012]