Читать книгу "Уинстон Черчилль. Власть воображения - Франсуа Керсоди"

Три месяца спустя египтяне национализировали Суэцкий канал, дав новый повод чартвелльскому затворнику избежать праздности; 1 августа, получив от премьер-министра последние данные по этому деликатному делу, он заявил своему окружению о Насере: «Не может быть и речи о том, чтобы позволить этой мерзкой обезьяне устроиться на наших коммуникациях». Своему врачу, спросившему, что же скажут американцы, он с чувством ответил: «Нам не нужны американцы в этом деле!» – и посчитал своим долгом подготовить выступление в парламенте, призванное заранее оправдать военное вмешательство, которое он начал планировать сразу, как только узнал о национализации. Через четыре дня, когда Гарольд МакМиллан обедал в Чартвелле, все разговоры велись только об этом: «Черчилль разложил карты и просто пылал боевым огнем». Достаточно было бы одного слова одобрения, чтобы энтузиаст, планировавший некогда высадку в Анцио, вернулся на службу, но его помощи так и не попросили. Зато Иден обратился к нему за поддержкой в парламенте, которую тот оказал тем охотнее, что видел во всем этом деле подтверждение постфактум его правоты, когда он в одиночку выступал против эвакуации войск из зоны Суэцкого канала два года назад.

Хотя Черчилль ничего не знал ни о тайных переговорах с французами и израильтянами в конце февраля, ни о приготовлениях к совместной операции в Египте, он поспешил с самого начала военных действий оказать правительству решительную поддержку, опубликовав соответствующее коммюнике, в котором также выразил убеждение, что «наши американские друзья очередной раз отдадут себе отчет, что мы действовали независимо для общего блага». Это был прозрачный намек на то, что в обеих мировых войнах и при подавлении народного восстания в Греции американцы всякий раз после долгих колебаний заканчивали тем, что шли вслед за британцами. Стиль коммюнике вызывает еще большее восхищение, если учесть, что всего за неделю до его составления Черчилль перенес новый приступ, из-за которого оставался без сознания двадцать минут и вся правая сторона была парализована на несколько дней.

Увы! Американцы не пожелали понимать намеки, советские метали молнии, ООН возмущалась, британская оппозиция бушевала, правительство разделилось, и, в конечном итоге, экспедиционный корпус был поспешно отозван, оставив Насера хозяином положения и вынудив Идена уйти в отставку. Когда началась эвакуация войск, Черчилль заявил своему окружению, что «останавливаться сейчас просто безумие», но что на месте Идена он «ничего бы не предпринял, не проконсультировавшись с американцами». Нельзя было без усмешки слушать такие слова от человека, заявлявшего всего четыре месяца назад, что «нам не нужны американцы в этом деле». Однако если наедине с собой наш тонкий стратег мог немного позлорадствовать над незадачливым премьером, то на людях он проявлял безупречную лояльность, и несчастный Иден, атакуемый со всех сторон, отступал под прикрытием старой, но все еще разрушительной артиллерии черчиллевского красноречия: «Наша партия, как, впрочем, и вся наша страна, должна испытывать к нему чувство глубокой признательности, […] и у тех, кто здесь и за рубежом подверг критике решительные действия, предпринятые совместно с нашими французскими союзниками, быть может, найдутся сейчас причины одуматься. Однако я считаю, что отношение Организации Объединенных Наций нисколько не способствовало ни делу демократии, ни делу мира и процветания на Ближнем Востоке».

В последующие месяцы те, кто держал Уинстона Черчилля за слабоумного старика, не раз еще имели случай раскаяться. Разве не с ним консультировалась королева перед тем, как назначить премьер министром Гарольда МакМиллана 10 января 1957 г.? И сколько опытных наблюдателей смогли бы в то время написать, прочитав первый роман Александра Солженицына: «Это шаг в хорошем направлении, надо к нему внимательно присмотреться»? И сколько других подданных Ее Величества поручились бы в марте 1958 г., что де Голль остановит войну в Алжире и вернет Франции ее былое величие? Сколько бы нашлось политиков в полном расцвете сил, которые бы в апреле 1959 г. предсказали, что ключ к переговорам по разоружению лежал во взаимном контроле? И кто еще, кроме этого молодого человека восьмидесяти семи лет, нашел смелость в октябре 1961 г. написать премьер-министру о несогласии с планируемым визитом королевы в Гану, который был бы воспринят как знак поддержки тиранического и коррумпированного режима Кваме Нкрума? Это неоспоримый факт: сила воображения, огромная воля и умение доктора Морана могли творить чудеса.

Но чудеса заведомо эфемерные. И Уинстон Черчилль уже давно открыл для себя, что старческие болячки меньше дают о себе знать под южным солнцем: сбежав от туманов Англии, он отправился на зимние квартиры (а также весенние и осенние) на Лазурный Берег, где жил то на вилле лорда Бивербрука на мысе Ай, то в гостинице «Париж» в Монте-Карло или на вилле Эмери и Венди Ривзов в Рокбрюне. Он проводил там время в компании Дианы, Сары, четы Сомсов, Рэндолфа, Монтегю Брауна, Колвиллов, лорда Морана, Монтгомери, своего внука Уинстона и целой армии секретарей и слуг, не говоря про волнистого попугайчика Тоби и всех соседских котов, которых он успел приручить. В этом благодатном солнечном краю он много спал, с аппетитом ел и пил, рисовал окрестные пейзажи, читал романы, пробегал мемуары боевых соратников, без конца играл в карты, прилежно посещал казино и писал нежные письма Клементине; он также принимал много гостей, среди которых был префект департамента Приморских Альп, писатель Сомерсет Моэм, художник Поль Маз, монакские князь Ренье III и княгиня Грейс, Поль Рейно, французский президент Рене Коти, миллиардеры барон Ротшильд и Аристотель Онассис. Последний был столь очарован личностью Черчилля, что пригласил его на свою яхту в 1956 г., и в последующие восемь лет они вместе десяток раз плавали на «Кристине» по Средиземному и Адриатическому морям, забирались к Канарским и Антильским островам; во время путешествий они встречались с премьер-министрами Греции и Турции, с королевой Испании, с маршалом Тито, с Джованни Агнелли и Эдлаем Стивенсоном[257], а также подолгу задерживались в отеле «Мамуниа» в Марракеше, куда их доставляли самолеты «Олимпик Эйруэйз»[258]и где встречал у трапа почетный караул гвардии короля Марокко. Все эти поездки стали для Уинстона целительными прививками юности, и как с удивлением отметит одна из его секретарей: «За три недели он помолодел лет на двадцать и теперь был счастлив, как ребенок, что возвращается в Чартвелл».

В Великобритании он теперь бывал только наездами, короткими и бурными: надо было председательствовать на инаугурациях, присутствовать на памятных церемониях, участвовать в голосовании по важным вопросам в парламенте (этот пионер оружия устрашения голосовал против отмены смертной казни), ездить на бега в Эскот, ужинать во дворце, проводить вечера в клубе, встречаться с МакМилланом, Аденауэром, или Бен-Гурионом и выступать с речами в Вудфорде в преддверии выборов 1959 г. Прежде чем вернуться к солнцу, пришлось сделать несколько остановок по пути: в Ахене в 1956 г. для присуждения ему премии Карла Великого, в Париже в 1958 г. – для получения Креста Освобождения из рук генерала де Голля, в Вашингтоне в 1959 г. – для обмена мнениями с Эйзенхауэром!