Читать книгу "Свирепые калеки - Том Роббинс"

Из всех изобретений человеческого разума вертолет – наиболее деспотичен. Варварски агрессивный, он использует свою маневренность в вертикальной плоскости – свою способность подниматься, снижаться, зависать и кружить, – дабы шумно вторгаться в укромные уголки жизни, расшвыривая псам и крысам последние сладкие крошки человеческой уединенности. Крестьяне на рисовых полях, гум-больдтские[259]хиппи на своих марихуанных плантациях, бесшабашные гуляки на вечеринках в гетто, водители на скоростной автостраде, отдыхающие, что загорают себе голышом на безлюдных пляжах, – все они дичь и легкая добыча для этих злобных вооруженных «вертушек» с властными голосами и любопытными глазами. Шум вращающихся лопастей – мусор-мусор-мусор-мусор! – идеально подходит летательному средству, что стало своего рода символом возможностей полицейского государства и автоматически воплощает в себе ночной кошмар любого борца за свободу личности.

Любой крылатый транспорт – от крохотули «Сессны», этого щенка с пропеллером, до здоровенного бегемота «Боинга» – это романтический артефакт, забиячливая скульптура, неодолимо притягательный воздушный корабль; но вертолет… вертолет – что вонючая сапожная колодка, вознесенная в небо ведьминскими чарами. Комковатый, неуклюжий – словно придурковатый ребятенок зачем-то вставил самодельный волчок в жирную коровью лепешку.

Свиттерс ненавидел вертолеты. Притом, что дважды – один раз в Бирме, один раз на кувейтско-иракской границе – эти летучие твари, спикировав вниз а-ля Джон Уэйн, вытащили его из крайне неприятных ситуаций, всякий раз при виде вертолета Свиттерс принимался фантазировать о том, как бы подстрелить его в воздухе (тот факт, что порой вертолеты возможно использовать на благое дело и заслужить тем самым одобрение наивных масс, их пакостное коварство лишь усиливал). Когда 20 марта «вертушка» (такое милое прозвище для такой адской машины!) вывалился из юного весеннего неба прямо в оазис, прокладывая в облаках иголкой мотора стежок за стежком, лопастями перемалывая озон в голубоватые щепки, срывая первый цвет с апельсиновых деревьев, взметая пыль и куриные перья, выворачивая листья наизнанку, словно перочинные ножики, выкашливая дым в глаза обезумевшим кукушкам, Свиттерс едва удержался от того, чтобы воплотить свои фантазии в жизнь.

Вертолет не сел. И палить по оазису тоже не стал. Он с полдюжины раз облетел территорию – совсем низко, оглушая гулом, – и – бум-бум-бум – скрылся в направлении Дамаска. Однако ж вторжение это имело место быть менее чем трое суток спустя после того, как Домино послала Сканлани электронное письмо с отказом от предложения Церкви, так что Свиттерс ни минуты не сомневался насчет того, что за настроения царят в Риме. Домино очень сомневалась, что дело в этом, но не Свиттерс ли предостерегал ее всю дорогу, что Ватикан воспримет ее отказ отнюдь не с христианской кротостью и милосердием?

Свиттерс тем более тревожился, что на этом конкретном вертолете в отличие от тех, что летали над них головами в январе, не красовалось эмблемы сирийской армии. Собственно говоря, никаких знаков на нем вообще не было, и это упущение добра не сулило. И снова он задумался, а не замешан ли в эту религиозную катавасию и Лэнгли; это жутковатое чувство усилилось еще более, когда Свиттерс опять пару раз столкнулся с шакалами, рыскавшими под стенами сего Эдема с затаившимся с нем бумажным змием. При мысли о подслушивающих шакалах Домино лишь посмеялась – но задумчиво примолкла, когда Свиттерс рассказал ей про несколько сотен дельфинов-шпионов, что регулярно курсируют в морских заливах и гаванях волею своих цэрэушных дрессировщиков. Бывшие его коллеги на недостаток изобретательности не жаловались.

– Отныне и далее нам придется солоно, возлюбленная сестрица. Не хочу никого пугать, но чую – в хижине запахло гарью, а выходы обозначены нечетко.

Не менее упрямый, чем Домино, Свиттерс наконец убедил ее срочно созвать совещание для выработки оборонительной стратегии. Вертолет, оборвавший ей веревки для сушки белья и растрепавший ей волосы, послужил неплохим стимулом.

В тот вечер в комнату заседаний Свиттерс явился последним. Явился в потрепанном костюме (а что вы хотите после года стирки вручную!) и застенчиво усмехаясь. Как выяснилось, на его лэптоп только что пришло сообщение из Рима, в каковом, к вящему изумлению Свиттерса, Рим пошел на попятный и согласился, в обмен на фатимское пророчество, восстановить пахомианок в прежнем статусе без всяких неподобающих посягательств на их свободу слова.

Если Свиттерс надеялся, что на этом все и закончится и он теперь сможет со спокойной душою уехать из монастыря и переключить внимание на осуществление собственной программы действий – на реализацию киносценария своей жизни, включая ту сцену, где он с суровым мужественным обаянием Богарта[260]убедит живописного амазонийского колдуна снять экзотическое табу, – так вот, если он надеялся именно на это, то он глубоко ошибался. Потому что на следующий же день Домино связалась со Сканлани и дерзко подняла ставку.

И хотя это шло вразрез с его самыми животрепещущими интересами – и с ее интересами тоже, если на то пошло, – Свиттерс поневоле восхитился ее опрометчивостью.

Последнее рассветное «кукареку» еще трепетало в зобу рыжего шантеклера, когда Домино постучалась в дверь. Нимало не смущаясь его наготы, столь отчетливо обозначенной под тонкой муслиновой простыней, она плюхнулась пухлой попкой (навозный жук времени скатывал ее ягодицы в аппетитные округлые шары) на табуретку у его изголовья и поделилась своими намерениями. Если ватиканские власти хотят заполучить фатимский документ, сообщила она, им придется выполнить еще одно требование. А именно: им придется согласиться публично обнародовать полный текст третьего пророчества не позже шести месяцев после получения такового и распространить его содержание в массах.

– Я бы предположил, что оговорка сия наших патриархов не порадует, – отметил Свиттерс.

Домино пожала плечами. Домино улыбнулась.

– C'est la vie.[261]

– А как же Красавица-под-Маской? У меня сложилось впечатление, что она всегда требовала сохранить пророчество втайне, поскольку среди счастливых христиан земли оно того и гляди посеет сомнения и настроения весьма упаднические.

– Именно. Вот за этим я к тебе и пришла. Тетушка ведь не слышала твоих толкований этой Богородицыной отсылки на пирамиду. Она и по сей день опасается, что это – признание превосходства ислама как истинной религии. Мне нужно, чтобы ты ей все объяснил – и убедил ее в обратном. – Домино помолчала. Взгляд ее словно бы задержался на некоей выпуклости под одеялом – взгляд оценивающе-одобрительный. – Peut-etre[262]меня тоже стоило бы убедить, – пробормотала она.