Читать книгу "Волынская мадонна - Александр Тамоников"

Лишь полковник Елисеев недовольно ворчал. Не дали толком отдохнуть! Впрочем, претензий к этому командировочному ни у кого не было. Он в чужом монастыре свои порядки не чинил, сносил тяготы и лишения точно так же, как и все остальные, без скидок на звание и возраст.

Отряд уходил в глубину леса. Овраг петлял, но западное направление выдерживал. Когда он сгладился, по дебрям оставалось пройти не больше версты.

Бойцы вступили на замаскированную тропку. У приметной раскидистой осины они передавали по цепочке команду: максимум осторожности! Несчастных случаев здесь пока не бывало, но техника безопасности того требовала. Проволока, висящая над тропой, была почти незаметна. При ее натяге сработали бы две мощные лимонки, упакованные от непогоды в кожаный футляр. Уцелели бы немногие. Опасное место партизаны обходили. Желающих перепрыгнуть через проволоку не нашлось.

За очередной лощиной начинались скалы. Они возвышались над оврагом причудливыми столбами, подступали вплотную к обрывистым скатам. Дальше было еще одно опасное место. Отряд ушел с основной тропы. Люди протискивались вперед впритирку к каменистому обрыву. Не сделай они так, рванула бы мощная противопехотная мина, за ней еще парочка.

Другой дороги на базу с данного направления не было. Скалы плотно окружали партизанский лагерь. Расщелины и пещеры вели в никуда. Здесь не пробилось бы даже горно-егерское подразделение, оснащенное альпинистским снаряжением. Оно завязло бы в каменном месиве, стало бы отличной мишенью для круглосуточно бдящих пулеметных расчетов.

Еще один выход из урочища имелся на западе. Там любой чужак рисковал упасть с обрыва и сгинуть в гиблом болоте.

Партизаны выбирались из оврага, пропадали по одному в узкой расщелине, выход из которой был заминирован. Заряд располагался так, чтобы при взрыве произошел обвал, который похоронил бы всех, кто оказался в проходе. Выйти не сумел бы никто.

Проход вдоль скалы ограничивали колья, вбитые в землю. Партизаны называли их спотыкачами. Да, лучше уж споткнуться, чем разлететься кусками по округе.

Партизаны спускались по склону в разреженный лес. Начиналась безопасная зона. Под соснами и рослыми пихтами приютилась база. Землянки, вырытые кругами, несколько пересекающихся траншей, пара глубоких блиндажей на случай бомбежки с воздуха. Здесь имелись баня, сараи и склады из рубленого леса, учебный класс и даже что-то вроде гауптвахты в глубоком подполе.

Под землю партизаны сильно не зарывались, в этом не было нужды. При грамотной охране городище посреди урочища было неприступно.

На юге партизанская база упиралась в обрыв, под которым протекала узкая, но сравнительно глубокая речушка. Но подкрасться водным путем противник никак не мог. Дело не в стремительном течении. На востоке река выбивалась из скалы, выныривала на поверхность фактически из-под земли. А вот уносилась она в относительно широкий пролом между скалами, впадала в озеро, находящееся за пределами урочища.

Это был один из путей экстренной эвакуации базы. В обрыве были прорезаны ступени. На узкой кромке берега хранились плоты, укрытые брезентом. Эта своеобразная пристань тоже охранялась. За ней круглосуточно следили часовые.

Люди растекались по базе. Их встречали как родных. Уже топилась банька. Звенела ручная пила, энергично стучал топор. Из трубы полевой кухни, расположенной в приямке, обитом досками, струился ароматный дымок. Кудахтали куры в сарае. Из курилки, устроенной за молодыми пихтами, доносился гомерический смех, разлетались слова, неприемлемые в печати, но вполне пригодные для доверительного общения. База жила своей обыденной жизнью.

Глинский покосился на Кондратьева, спешащего к товарищам, как-то приосанился, сдвинул на затылок мятую милицейскую фуражку, подался к кухне. В приямке колдовала Матрена Андреевна, бывшая заведующая столовой, добродушная, полная, не худеющая даже в голодный год, что всегда становилось темой для сальных шуточек. Под навесом фыркала кастрюля на открытой русской печи. Одной полевой кухни для сотни крепких ребят было мало.

Из-под навеса навстречу Глинскому выбежала женщина в полевой гимнастерке и теплых мужских штанах. Тоже не худышка, но она в отличие от Матрены Андреевны сохраняла привлекательность. Волосы коротко пострижены. Очки придавали ей дополнительный, какой-то довоенный шарм. Она подбежала, обняла Глинского в порыве чувств.

Николай Федорович стушевался, погладил ее по плечу. О его отношениях с бывшей работницей киевского главпочтамта сорокалетней Татьяной Мазурович знала вся база. За глаза, конечно, хохмили, но завидовали. Неплохо устроился командир. Каждую ночь под боком баба, к тому же неплохая повариха и сама по себе интеллигентная. Сейчас народ дружно отворачивался от них, смотрел в другую сторону, кто-то глубоко вздыхал.

– Господи, Николай, как долго тебя не было, – прошептала Татьяна. – Часовые говорили, что выстрелы слышали, я вся изнервничалась.

– Да что со мной случится, глупая? – пробормотал Глинский и погладил женщину по волосам. – Стреляли, это так, ничего страшного. Мы с бандеровцами немножко повздорили, они нас в лес пущать не хотели. – Он непринужденно засмеялся.

Женщина глубоко вздохнула, прижалась к нему так, как будто они одни тут стояли. Впрочем, отрицательных вибраций Глинский не ощущал, лишь смущался малость.

Женщину тоже можно понять. Сиди и гадай, вернется или сгинет твой суженый, который и так не первой свежести.

Однажды она прямо заявила ему:

– Ты не обращай внимания, Николаша, если я кому-то еще улыбнусь или скажу что-то игривое. Мне только ты нужен, других нет. Случится что с тобой, жить не буду. Ума не приложу, почему так к тебе прикипела. А еще ребеночка от тебя хочу. Ты не психуй. Конечно, не сейчас. Не дура же, понимаю.

– Все, родная, иди, кашеварь. Народ голодный пришел. Если не накормите, то красные партизаны тебя с Матреной кушать будут. А у меня еще дела служебные. – Он похлопал ее по плечу, задержался, глядя, как Татьяна бежит к своей печи, смешно подбрасывая ноги, и зашагал в командирскую землянку.

Партизаны спешили в баню. Пробежал слушок, что парная уже остывает.

В землянке было чисто, топчан аккуратно заправлен. Приятно, когда в доме женщина, успевающая везде.

Впрочем, идиллия долго не протянулась. Явился бородатый заместитель Цвигун, накурил, набросал окурков, пока Глинский вводил его в курс.

От прогулки к полякам они многого не ждали, выполняли распоряжение Елисеева. Москве виднее, с кем тут можно объединиться, а с кем не стоит.

Новость о появлении бандеровцев на опушке леса заместителя насторожила.

– Не к добру это, Николай Федорович. – Он покачал головой и втоптал в пол очередной папиросный окурок. – Бандеровцы наглеют, им мало поляков. Налицо тотальное уничтожение. Местных бандеровцев усилили батальоном СБ ОУН под командованием некоего Горбацевича, и вся эта братия две ночи повально мочила ляхов в районе. Ни одного польского села не уцелело, только горелки. В городе громили дома. Смешанные семьи, где есть хоть один поляк, вырезали вплоть до малых деток. В это просто не верится, Николай Федорович. Ну, баловались раньше, кого-то хватали, расстреливали, головы рубили, могли по пьяной лавочке польский хутор спалить. Но идти таким накатом, уничтожать без разбора всех!.. – Цвигун передернул плечами. – Как руки-то подымаются? Что потомки о них скажут? Это их совсем не волнует?