Читать книгу "Савва Морозов - Анна Федорец"

В 1883 году, когда Савва Тимофеевич достиг совершеннолетия, то есть ему исполнился 21 год, на его руках, помимо полученных после сестры денег, находилось 35 паев Никольской мануфактуры, которые давали ему два голоса на общих собраниях пайщиков Товарищества.[61] Каждый пай имел номинальную стоимость в тысячу рублей. Располагая такими капиталами, молодой купец уже мог вести дела самостоятельно. Тем более что в 1881 году, в возрасте девятнадцати лет, Савва Тимофеевич Морозов закончил обучение в гимназии. Но, в отличие от отца и деда, которые очень рано вступили в самостоятельную жизнь, Савва Тимофеевич медлил.

Он не мог целиком посвятить себя коммерции до тех пор, пока не пройдет последнюю, высшую, ступень образования. По-видимому, Тимофей Саввич решил, что образование сына необходимо продолжить, и Савва поступил в Императорский Московский университет. Взрослая жизнь затягивала его медленно, постепенно, и начало ее пришлось как раз на университетский период.

Юношеские годы Саввы Морозова проходили в атмосфере любви и взаимного уважения. Повседневная жизнь молодого коммерсанта мало чем отличалась от жизни светской молодежи из благородного сословия.

1870–1880-е годы — это эпоха, когда купечество в культурном отношении стремилось приблизиться к дворянству — иногда сознательно, иной раз — неосознанно, двигаясь «в фарватере» наиболее влиятельных людей из своего слоя. К. Т. Солдатёнков, В. А. Кокорев и П. М. Третьяков, начиная создавать свои художественные собрания (один — в конце 1840-х, другой — в начале, а третий — в конце 1850-х), натыкались на постоянное непонимание, считались чудаками, белыми воронами. Но время шло, и основанные ими картинные галереи, равно как художественные искания С. И. Мамонтова с его Абрамцевским кружком, сделали свое дело — купеческая элита не просто приобщилась к изящным искусствам, а стала его настоящим ценителем. Правда, и Третьяков, и Мамонтов старались придать этому приобщению русский оттенок, но их стремление не стало всеобщим. Несмотря на подъем собственно русского искусства, наряду с ним развивалось и влияло на умы другое мощное направление — европейское. Оно диктовало купеческой элите моду на европейский лоск, на образ жизни, приближенный к стилю давно и прочно европеизировавшегося дворянства. Коммерческая элита постепенно начинает тяготиться купеческими корнями и стремится к получению дворянских титулов любым путем: кто через женитьбу дочери, кто через пожертвования собранных им произведений искусства в пользу государства…

Показателен в этом смысле пример, приведенный художником, князем Сергеем Александровичем Щербатовым. Говоря об известном купце-меценате украинского происхождения П. И. Харитоненко, Щербатов вспоминал эпизод, врезавшийся ему в память: «Из роскошной гостиной с золоченой мебелью обюссон, через залу, где на изысканном вечере на эстраде, убранной цветами, танцевала прима-балерина Гельцер, Харитоненко, по желанию моего отца, раз провел его и меня к своей матери, никогда не показывавшейся в обществе. Сморщенная старушка, в черном повойнике, живой портрет Федотова или Перова, пила чай за своим самоваром в довольно скромной спальне с киотом и портретом рослого крестьянина в длиннополом сюртуке, ее покойного мужа, умнейшего сахарозаводчика и филантропа, создавшего все состояние Харитоненок. Не забуду этого впечатления и контраста, меня поразившего. В этом была Москва и два исторических момента ее жизни, две эпохи. Многое болезненное, несуразное, сумбурное, но любопытное и значительное объясняется этим контрастом, этим переломом, не органическим, но молниеносно быстрым, чреватым большими опасностями от перехода от одной установки жизни к другой. Новое поколение передового купечества вливалось в общественную жизнь, отрываясь от старого быта и традиций в погоне за культурой Запада, с подчас искренним стремлением к новейшим ее достижениям».[62]

Купечество всё в большей мере теряло прежний облик, свои корни и нравственные ориентиры, но пока еще держалось на прочном хребте отцов — представителей того поколения, к которому принадлежал Тимофей Саввич. Минет малая толика времени, отцы уйдут в мир иной, и из среды их детей появятся Егоры Булычовы…

Глава вторая

«Умнейший из купцов». Тайна личности Саввы Морозова

Художник, намереваясь написать портрет, первым делом намечает лицо модели, контуры ее фигуры. И только после этого принимается проявлять на полотне ее внутренний мир — через позу, мимику, жестикуляцию. Этот метод хорош не только в живописи, его удобно применять и при словесном портретировании. Прежде чем браться за краски и пытаться передать на холсте суть личности С. Т. Морозова, необходимо сделать карандашный набросок будущего портрета. То есть — описать его внешность. Ведь внешний облик есть продолжение облика внутреннего.

Савва Тимофеевич был некрасив. Говоря словами художника, князя С. А. Щербатова, «груб по внешности».[63] Однако общаясь с кем-либо, он мог проявить бездну обаяния. Современники Саввы Тимофеевича в один голос говорили, что это был человек невысокого роста, крепкого телосложения, склонный к полноте, но очень подвижный и энергичный, обладающий восточным типом внешности. На лице его, обрамленном короткой бородкой, красовались задорные молодецкие усы, в глазах читались ум, проницательность, житейская сметка. Наиболее полное описание облика Морозова дает писатель, крупный деятель революционного движения Александр Николаевич Серебров (настоящая фамилия — Тихонов): «Он был похож на татарина: круглая, с челкой на лбу, коротко остриженная седеющая голова, реденькая бородка, хитрые монгольские глазки с припухшими веками. Шея короткая с поперечными складками жира… Руки у него короткие, веснушчатые, жесты мелкие и неожиданные».[64] Те же черты подметил Максим Горький: «гладкая, коротко остриженная голова», «коренастый человек с лицом татарина»;[65] «среднего роста, плотный, с лицом благообразного татарина, с маленькими, невеселыми и умными глазами». Марк Александрович Алданов уточняет: «Морозов был по крови чисто русский, но вид у него в самом деле был скорее монгольский».[66]

Татарин… хитрый… невеселый…

Морозов обладал странной, избыточной подвижностью глаз и лицевых мускулов. Вот его описание, данное журналистом Н. О. Рокшаниным: «Небольшой, коренастый, плотно скроенный, подвижный, с быстро бегающими и постоянно точно смеющимися глазами».[67] К этому можно добавить свидетельство одного из деловых партнеров Морозова, купца Николая Александровича Варенцова: «Лицо Саввы Тимофеевича в памяти моей не запечатлелось, осталось лишь одно воспоминание какого-то странного подергивания мускулов лица… Чем можно это объяснить — не знаю. Думаю: не с детства ли усвоенная плохая привычка».[68]