Читать книгу "Моцарт - Марсель Брион"

От рождения очень умный, очень культурный, очень тщеславный, Мельхиор Гримм приехал искать счастья в Париж, потому что столетиями именно здесь великие авантюристы пробовали свои крылья и устремлялись в полет. В эпоху распада общества эпохи рококо перед ними открывались все возможности «преуспеть». Приспособленцы с гибким позвоночником, послушно бравшиеся за любое дело и достаточно ловкие, чтобы ни у кого не возникало желания покопаться в нравственной подоплеке их деятельности, они поступали на службу к какому-нибудь важному лицу, которое в обмен на малопочтенные и сомнительные поручения в свою очередь «проталкивало» их в свет. Мельхиор Гримм получил должность секретаря герцога Орлеанского. Отлично сведущий во всем, что писалось во Франции и в Германии, он создал нечто вроде разведывательного агентства в области литературы и в других областях, с помощью которого оказывал герцогу большие услуги. Неплохой музыкант, он втирался в доверие к инструменталистам, хвалил или поносил, трудился над созданием одних репутаций и разрушением других. Люди восхищались живостью его ума, блеском остроумия. Едва узнав из письма одного франкфуртского банкира о прибытии в Париж детей Моцарта, которым тот дал рекомендации, он поспешил предложить им свою помощь и организовал для них приемы в домах особ, в которые был вхож сам. Леопольд был ему весьма признателен, не понимая, что, объявив себя «менеджером» юных виртуозов, Гримм извлекал из их успеха пользу для себя, по крайней мере моральную, таким образом укрепляя собственную репутацию. За пятнадцать лет жизни в Париже он настолько офранцузился, что требовались большие усилия для того, чтобы, вспомнив о его происхождении, не считать его самым парижским из французских писателей. Благодаря своему прагматическому характеру, склонный к рационализму, он угадал восходящую звезду энциклопедистов и примкнул к их группе. Так ему удалось приобрести репутацию современного мыслителя, просвещенного критика, и он издавал на потребу иностранных дворов, желавших быть в курсе всего происходившего во Франции, настоящий журнал, полный лукавства и глубокомысленных заметок.

Между людьми столь разных характеров не могло быть никакой симпатии. Гримм не любил Шоберта и радовался его неудачам. На все, что было серьезного и драматического в музыке этого выходца из Силезии, отзывалось ироническое эхо писем и статей Гримма. Он радовался свисткам, которыми зрители проводили одну из опер Шоберта, поставленную в Итальянской комедий, — Большая охота и браконьер. «Эта опера, — писал Гримм, — является его первым опытом в вокальной музыке. Этому музыканту известны эффекты, его гармония чиста и не лишена волшебства, но его идеи, как бы они ни были приятны, это — общие места… Г-н Шоберт зарабатывает много денег на своих пьесах для клавесина, и мне кажется, что ему следует держаться этого и впредь, отказавшись от поползновений писать для голоса». Сам того не ведая, Гримм разгадал то, что составляло самую суть характера и творчества Шоберта, когда писал, что тот «не лишен волшебства». Именно волшебная окраска музыки, уже почти романтическая, отличает этого музыканта от современников. Г-н Жан Витольд произносит по его поводу слова Sturm und Drang («Буря и натиск»), и это сказано очень точно. «Несомненно, именно в музыке Шоберта, — пишет он, — перед юным Моцартом раскрылась внутренняя сущность музыки, и это произошло благодаря страстной выразительности тем аллегро и вкусу к стремительным и неожиданным контрастам, с которыми наш великий музыкант не расставался всю жизнь… Влияние этого старшего было достаточно продолжительным, так что мы можем обнаружить в нескольких произведениях для фортепиано, сочиненных младшим собратом, и это продолжалось в течение нескольких лет». Шоберту была предопределена трагическая судьба, которая соответствовала фатальности его натуры. Этот человек, так драматично чувствовавший жизнь и искусство, умер в 1767 году, отравившись вместе с семьей грибами, собранными в сен-жерменском лесу и приготовленными им самим, несмотря на предостережения семейного повара.

Осень была серой и мрачной. Вольфганг подхватил насморк и кашлял. Его отец поносил дождь и грязь, мутные потоки воды на улицах, деньги, которые приходилось тратить, нанимая портшезы, чтобы не испачкать прекрасные костюмы, в которые переодели детей. Леопольд хорошо знал, какую важную роль играли в обществе элегантность и вкус в одежде. Он довольно сурово осуждал французский народ и его правителей, жалуясь на то, что на улицах к прохожим пристают калеки и нищие. Женщины казались ему некрасивыми и вызывающе размалеванными. Что же касается политики, то его мнение во многом складывалось из разговоров с Гриммом, предвещавшим скорое падение монархии в результате деморализации и распада общества.

Французов Леопольд не любил и музыку их ценил не слишком высоко. На Рождество он вместе с детьми отправился к обедне в Версальскую церковь. «Я услышал музыку, — пишет он, — которую можно назвать и хорошей, и плохой. Лишенные вкуса солисты, заурядные, холодные и несчастные, одним словом, вполне французские, зато хоры хороши, если не превосходны». 1 января 1764 года, благодаря стараниям Шоберта, а может быть, и Гримма, все четверо Моцартов были приглашены в Версаль на парадный прием, который назывался «Большой Обед». Обедал король со своим семейством, и любой желающий мог продефилировать по зале и увидеть его за едой. Моцартам была предоставлена привилегия расположиться позади суверенов и беседовать с ними. Королева говорила с Вольфгангом по-немецки, угощая его пирожными и сладостями. Г-жа Моцарт и Наннерль беседовали с дофином и мадам Аделаидой, засыпавшими их тысячей вопросов. Зальцбуржцы были очень довольны этим приемом, позволившим им приблизиться к королевской семье и запросто беседовать с ее членами. Последние выражали им свое восхищение и дружеские чувства после концертов, которые Наннерль и Вольфганг дали в Версале. И если Леопольд в начале пребывания в Париже был недоволен тем, что маленьким виртуозам уделяли мало внимания, то в апреле увлечение ими дошло до того, что он мог с гордостью написать друзьям в Зальцбург: «Все здесь без ума от моих детей».

Всеобщее восхищение проявлялось в похвалах, подарках, поздравительных речах, а также материализовалось в виде порядочной выручки. Леопольд получил тысячу двести ливров за концерт, который дети дали перед Людовиком XV.

Г-жа Помпадур попросила их сыграть в ее доме и после концерта забавлялась Вольфгангом, пристроив его за столом рядом с собою. По своему обыкновению ласковый Вольфганг, привлеченный доброжелательностью этой прекрасной дамы, про которую говорил, что она похожа на Марию Терезию, захотел ее обнять. Когда дама его оттолкнула, возможно опасаясь, как бы он не испортил ее прическу или не помял ленты, мальчик воспринял эту грубость болезненно и в гневе, мгновенно сменившем безоглядную нежность, в негодовании проговорил: «Кто вы такая, в конце концов, что отказываетесь меня обнять? Меня обнимала сама императрица Австрии!»

В свободные часы, выдававшиеся редко, поскольку все время приходилось бегать из одного дома в другой, Моцарт сочинил четыре сонаты для клавира и скрипки. Две из них, сонаты До мажор и Ре мажор (KV 6 и KV 7), Гримм посоветовал посвятить г-же Виктории, второй дочери короля, игравшей на клавире, которая была бы польщена таким посвящением. Он даже составил текст для обложки, но текст этот оказался настолько высокопарным, что дочь Людовика XV посоветовала заменить его следующей совсем-простой фразой: «Вольфганг Моцарт из Зальцбурга, семи лет».