Читать книгу "Художники во Франции во время оккупации. Ван Донген, Пикассо, Утрилло, Майоль, Вламинк... - Вернер Ланге"

После этой забавной сцены мы пошли выпить кофе у Маратье, который жил в двух шагах от ресторана, на набережной Орлож, напротив Дворца правосудия. Салон Маратье был переполнен рисунками и картинами, среди которых были очень красивые «ню» Пикассо. Любопытно, что Пикассо внимательно изучал работы других, но подчеркнуто игнорировал свои. Время шло, приближался комендантский час. Пикассо посмотрел на часы, потом обратился ко мне с лукавой улыбкой.

«Мсье, — сказал он, — нам надо уходить, комендантский час обязывает. Иначе, вам это хорошо известно, немцы нас арестуют».

Все улыбнулись. Он умел быть забавным!

Из всех живущих художников Пабло Пикассо несомненно являлся тем, кого нацисты ненавидели больше всего. Он был бесспорной звездой знаменитой выставки «Дегенеративное искусство», которая объехала многие города Германии. Враг Франко и друг испанских республиканцев, Пикассо считался сочувствующим коммунистам, а его картина Герника была откровенно антифашистской, потому что маленький испанский город бомбил немецкий легион «Кондор».

В противоположность Шагалу и другим Пикассо остался в Париже и продолжал жить и работать на улице Гран Огюстин. Если бы он позволил себе что-то, выходящее за рамки, я должен был его наказать, согласно полученным инструкциям. К счастью, он не давал мне ни малейшего повода для вмешательства. Кроме того, его продавец, Анри Канвейлер, покинул Париж, поэтому Пикассо не выставлялся и, следовательно, не имел со мной дел.

Канвейлер вынужден был уехать из Франции еще в 1914-м, поскольку был немцем. Его имущество тогда конфисковали. Он вернулся в Париж после Первой мировой войны, но не смог ничего возвратить, ибо Республика все распродала на аукционах. На этот раз Канвейлер покинул Францию, потому что был евреем, но принял меры предосторожности. Галерея официально принадлежала его коллеге и свояченице Луизе Лейрис, у которой в жилах не было ни капли еврейской крови. Галерея Лейрис избегала организовывать мероприятия. Ее собственница проявляла большую осторожность, старалась не привлекать к себе внимания. Не было никакого повода для моего визита к ней. Следовательно, я ни разу там не был. Так было лучше.

Тем не менее я должен был «заниматься» Пикассо — по той простой причине, что Мартин Фабиани, торговец произведениями искусства и издатель, подготовил новое издание «Бюффон», которое он хотел (забавная идея) украсить гравюрами Пикассо. От меня не требовалось в такой ситуации определять выбор издателя, но для публикации этой книги предполагалась, чтобы не сказать — была необходима, моя подпись. Типичный случай: с одной стороны, я очень любил Пикассо, но с другой — как немецкий офицер, должен был подчиняться приказам. По минимуму, во всяком случае... И этот случай был сложнее предыдущего, когда доктор Пьерсиг из посольства позвонил мне, чтобы прочитать часть письма-извещения, полученного из Берна, в котором говорилось, что Скира готовил публикацию книги, посвященной работам Пикассо. Изданная в Швейцарии, она должна была затем продаваться подпольно во Франции. Внимательно выслушав, я спросил доктора Пьерсига, есть ли у него в кабинете мусорная корзина, и предложил ему бросить туда это письмо.

На этот раз я не мог так легко отделаться.

Воспоминания о группе «Наби»

Морис Дени лучше всего излагал позицию «Наби», говоря, что «всякое произведение искусства — это преобразование, эквивалент страсти, карикатура на полученные ощущения». Группу составляли молодые люди — Редон, Вир, Морис Дени, Серюзье, Рансон, Руссель, Боннар, продавец картин Воллар, а также мадам Дени. Они считали себя «наби», иначе говоря, пророками. Пророками чего, я не знаю. Они это знали, наверное. Спустя некоторое время после создания группы к ним присоединился большой швейцарский художник Валлотон и, самое главное, мой друг Майоль, который интересовался еще и живописью.

В 1943 году Майоль жил у меня в отеле «Линкольн», на улице Байар. Аристид любил разговаривать за завтраком, но особенно — долгими вечерами, которые мы проводили вместе. Он был неиссякаем, когда говорил о том, что касалось начала его творчества. И, хотя в течение сорока лет он ничем, кроме скульптуры, не занимался, он оставался, по его словам, преданным «наби», их поискам, своим друзьям Вюйару, Дени, Русселю.

Майоль был человеком замечательным и непредсказуемым. Он отказался, например, создавать фрески для Театра Елисейских Полей, хотя это был очень престижный и хорошо оплачиваемый заказ. Предлогом для отказа было то, что на работу якобы отводилось слишком мало времени. В результате Бурдель выполнил заказ вместо него.

Дом Майоля в Марли был, между прочим, отражением того периода его жизни. Стены были увешаны картинами его друзей. Я никогда не забуду морской пейзаж Гогена, который он мне там однажды показал, как безделицу. Картина была необыкновенна!

Майоль был тесно связан с К.-К. Русселем[44], своим соседом в Этан-ля-Виль. Руссель часто приходил в Марли с детьми, Жаком и Аннет, которые играли с юным Люсье-ном Майолем. Аристид тоже посещал Русселя, построившего себе дом настоящего буржуа, окруженный великолепным парком. Кроме того, соседкой Майоля была мадам Ваард, прозванная «Бе», которую Майоль обожал, как Рильке в свое время. Она вовлекала его в «более чем духовные дискуссии». Во всяком случае, он так считал.

Разговоры с Майолем давали мне приятную возможность как бы проживать историю искусства изнутри. Между прочим, иногда Майоль поднимался ко мне в комнату с конспектами.

Майоль прекрасно относился к Русселю, принял всем сердцем идеи «Наби», но, тем не менее, не любил Мориса Дени. Он понимал, разумеется, значение Дени как основателя и теоретика движения, приходил в восторг от его определения «неотрадиционализма», но говорил, что Дени работает больше пером, чем кистью, пишет больше, чем рисует. Кроме того, ему совсем не нравилась склонность Мориса Дени к религиозной живописи с ее палевыми красками, розовым и голубым.

Однажды, к моему изумлению, он предложил мне поехать с ним в Париж, чтобы посетить своего старинного друга Мориса Дени, ставшего тем временем членом Института Франции. Увы, мы не смогли осуществить этот план, ибо Дени погиб несколькими днями позже в результате несчастного случая на площади Сен-Мишель.

Майоль был очень расстроен и хотел знать подробности. По его просьбе я расспросил полицию. Мне сказали, что он умер «глупо». Выйдя из Института, Дени пошел вдоль набережной Конти. Когда он остановился на площади Сен-Мишель, чтобы перейти дорогу, порыв ветра поднял его длинный плащ и закрыл ему глаза. В результате он не увидел быстро приближающийся грузовик и был сбит.

Вместо того чтобы нанести Морису Дени визит, мы приехали на его похороны.

Поездка в Германию

Не знаю, кому первому пришла в голову эта мысль, но мы получили из Берлина приказ организовать официальное и разрекламированное в прессе посещение Германии группой талантливых французских художников. Доктор Геббельс очень дорожил этой идеей, так что не могло быть и речи о том, чтобы увильнуть или обсуждать приказ. Отто Абец, наш посол, взял дело в свои руки и составил список с фамилиями тех, кого надо было убедить совершить путешествие. Ему это удалось без труда, за двумя исключениями: не удалось уговорить Вламинка и Дерена. Не потому, что они не хотели ехать в Германию, вовсе нет. Просто они были рассержены друг на друга до смерти!