Читать книгу "Эффект предвидения - Надежда и Николай Зорины"

Когда Аня уселась за стол, оказалось, что приготовила она не обед, а ужин, наступил уже вечер. Совершенно незаметно прошли восемь часов, работа их проглотила. Вот и нужно заполнить дни до отказа работой, и тогда три недели не станут кошмаром, и для старухи не останется места.

Только где ее взять, работу? Сегодня нашлась, а завтра что делать? Не потолки же белить и не обои отдирать и снова приклеивать.

Год назад проблемы бы такой не возникло, у нее было дело, и не выдуманное, а вполне определенное. Это из-за Кирилла она перестала рисовать, потому что он, как и его мама, считает, что малевать акварельки – не более чем детская забава, вот, например, маслом портреты писать – это да, это занятие взрослое, это работа, и профессия художника – такого вот художника-портретиста – почти и не хуже профессии журналиста. А акварельки…

Если бы Кирилл на ней тогда не женился, может быть, она и стала бы художницей, настоящей художницей.

Глупости! Никем бы она не стала, чего уж себя-то обманывать.

А она и не обманывает, просто мечтает.

Надо завтра же пойти и купить красок и кистей и всего остального и возобновить свои художественные экзерсисы. Три недели рисовать и мечтать – чем плохое занятие, для того чтобы заполнить дни?

Рисовать и мечтать. Отличная мысль. Кирилл еще до своей Америки долететь не успел, а она уже придумала ему замену. Так похожую на измену. Рисовать и мечтать о том, кем могла бы она быть без Кирилла. Чтобы смочь без Кирилла прожить. Три недели.

Жаль, что нельзя краски купить сегодня и сегодня же начать. Слишком поздно, все магазины такого рода закрыты.

Ну и ладно. Сегодня можно и отдохнуть. Главное – она успокоилась. Можно посмотреть телевизор, а потом почитать в постели и тихонько отойти ко сну. Ночь – самое простое, самое легкое время в ожидании. Телевизор, книга, ночь – вот и сутки пройдут, три недели сократятся на сутки и уже перестанут быть тремя неделями.

Да! Еще Кирилл должен позвонить, рассказать, что приземлился.

Шестнадцать телевизионных каналов откликнулись невообразимой дребеденью. Только один дал нечто более-менее сносное – начало «Соляриса». К Тарковскому Аня относилась прохладно, еще прохладнее к Лему, но все же это было лучше, чем всякие «призраки Чарли» и прочие «хорошие-плохие парни».

К концу первой серии «Соляриса» зазвонил телефон. Похоже, Кирилл уже приземлился и теперь спешит сообщить ей об этом, а заодно и утешить, представив, наверное, что без него она вся слезами изошла, одежды с горя в клочья разорвала, бретельку от лифчика дорывает. А она-то о нем и думать забыла, не позвонил бы, так и не вспомнила.

Аня сняла трубку и весело проговорила:

– Да, я вас слушаю. – Пусть знает, что ей и без него неплохо.

– Привет, Анечка. А это я, твой американский муж, – начал Кирилл тоже весело.

– Я так и поняла. Как летелось?

– Ужасно! Терпеть не могу самолеты. Высосал пачку «Попутчика», во рту мерзко, а толку все равно никакого.

– Сочувствую.

– Спасибо. Как ты там без меня, Анют? Успела соскучиться?

– Ну что ты! Прошло-то всего ничего. – Аня засмеялась.

– Что поделываешь? – Веселья в его голосе поубавилось.

– Телевизор смотрю. Кстати, ты меня отвлек на самом интересном месте.

– Да? Ну извини. – Голос Кирилла стал совсем обиженным. – Я обещал тебе позвонить, как приземлимся, вот и звоню. Думал, ты обрадуешься.

– Я обрадовалась. Спасибо, что позвонил, – проговорила Аня как можно суше и официальней.

– Здесь очень тепло, настоящее лето, – сказал Кирилл совсем уже потухшим голосом.

– А у нас, кажется, снова дождь собирается.

Больше сказать было нечего: Кирилл, наверное, приготовился ее утешать, а утешения никакого и не понадобилось.

– Ну ладно, – он совсем загрустил, – перезвоню через неделю. Нет, через полторы-две. Дорого, знаешь ли, звонки из Америки обходятся. Пока.

Да, с весельем и равнодушием она, кажется, переборщила.

Ничего, ему только на пользу. Пусть немного помучается.

Аня вернулась к телевизору, досмотрела «Солярис», поблуждала по каналам в поисках лучшего, но лучшего не нашла. Выпила чаю, покурила, приняла ванну. Вот уже и двенадцать. День прошел. Без Кирилла, но все равно прошел. Можно, значит, жить и без Кирилла.

Кровать оказалась непомерно широкой, неудобно широкой, безнадежно широкой – настоящий полигон одинокого сна, а вероятней всего – бессонницы. Жить без Кирилла возможно, сегодня она убедилась. Но вот можно ли спать без Кирилла?

Можно, можно. Привыкнет. Как знать, не привыкнет ли так, что когда он вернется, то станет мешать ей на этой кровати, на ее привычно одинокой кровати?

Аня зажгла бра в изголовье постели, выключила верхний свет и легла, захватив с собой книгу. «Защита Лужина», любимый «Лужин». Она его потеряла на той, старой квартире – из четырехтомника пропал почему-то именно этот том, – а сегодня, когда разбирала книги, он вдруг так счастливо нашелся. Как специально, чтобы утешить.

На весь срок одиночного заключения его, конечно, не хватит, но если весь день заполнять акварелями, а к «Лужину» возвращаться только по ночам и читать медленно-медленно, то между первой любимой фразой: «Больше всего его поразило то, что с понедельника он будет Лужиным» и последней любимой фразой: «Но никакого Александра Ивановича не было» – может пройти и неделя.

Нет, он просто притаился, кошмар. За спинкой кровати, в складке одеяла. Никуда он не исчез, просто притаился. И стоило только выключить свет, как страх сразу выполз из своего укрытия.

Тишина тут же наполнилась подозрительными шорохами. Темнота обрела живую осязаемость. Воздух сделался липким и влажным.

Как легкомысленно она поступила, не уговорив, не уломав Кирилла остаться. Да она должна была вцепиться в полу его пиджака руками и ногами и не отпускать ни в какую Америку. Или заболеть скоротечной чахоткой и срочно начать угасать на его глазах. Она совершенно не рассчитала своих сил – с этим сроком ей в одиночку не справиться. Ей ни за что не пережить эту ночь, даже и думать нечего. Ей не прожить эти три бесконечные недели, ни за что не прожить. Как глупо и самонадеянно было на это рассчитывать. И даже Ирине не позвонить, не попросить пожить у нее, пока не приедет Кирилл. Акварельками хотела спастись, «Лужиным» хотела спастись. Дура, дура. А теперь звонить Ирине уже поздно, не станешь же срывать человека среди ночи. И ехать к ней тоже поздно. А больше ничего предпринять невозможно.

Аня включила бра, но страх не прошел. Теперь его этим слабеньким хрустальным светом не спугнешь, теперь потребуются какие-то совершенно определенные меры. Ирина, например. А лучше Кирилл.

А еще можно встать, пройти на кухню, выпить чего-нибудь. В аптечке есть успокоительные таблетки, в холодильнике остался коньяк – Кирилл, когда нервничал, всегда выпивал рюмку коньяка, и ему становилось легче. Во всяком случае, это реальнее, чем вызывать среди ночи Ирину. Но…