Читать книгу "Весна для репортера - Максим Замшев"

В холле отеля, возвышающегося над Майданом, беспорядочно стояли какие-то тюки, чемоданы, сумки. У стойки выстроилась длинная очередь.

Гена присвистнул:

– Ничего себе. Давайте ваши паспорта. Попробую просочиться.

Мы со Славиком остановились посреди вестибюля и стали ждать. Однако у Гены ничего не получилось, и он через пару минут вернулся к нам:

– Мужики! Мне надо отойти ненадолго. Вы заселяйтесь! Все забронировано и оплачено. А через час я вас буду ждать у входа. Там какая-то группа приехала. Я не очень понял откуда. Думаю, их быстро оформят. Посидите пока в баре. Дать вам денег?

– Не надо. – Славик поднял руку, словно заслоняясь от чего-то. – Вон обменник. Теперь мы самостоятельны в этом вопросе.

В двух шагах от нас светилось табло с курсами валют.

– Надеюсь, у вас не рубли? – Гена бросил на нас обеспокоенный взгляд.

– Не рубли, – сухо отреагировал Славик.

Вот она, гостиница «Украина». Почти участница недавних событий, потрясших всех и многих навсегда изменивших. Раньше она называлась «Москва». Начнешь вдумываться в символичность всего этого – с ума сойдешь. Из бывшей «Москвы» стреляли по Майдану, по символу Украины. Здесь, в холле, как я читал, во время столкновений был устроен лазарет для пострадавших майдановцев. По этажам отеля тогда как сумасшедшие бегали правосеки в поисках снайперов, но так никого и не нашли. А может, нашли, но не тех, кого хотели. Главная украинская информационная мантра в том, что люди Януковича отстреливали мирных митингующих из снайперских винтовок. Наша – совершенно противоположная: провокаторы иностранных спецслужб прицельными выстрелами в толпу спровоцировали бойню. Вряд ли уже когда-нибудь выяснится точно, кто прав. Но по любой логике, Янукович – последний, кому это было бы выгодно.

Девушка на ресепшен, невысокая, ширококостная и широкоскулая, но симпатичная, явно не обрадовалась, поняв, что я из России, и не смогла скрыть презрительно-недовольную гримасу. Потом она долго рассматривала мой паспорт, что-то проверяла в компьютере, после куда-то звонила, называла кому-то мое имя. Наконец беленький прямоугольник карточки-ключа был выдан мне со словами, что завтрак в ресторане с 7 до 11 и, если я захочу воспользоваться гостиничным сервисом, сотрудники отеля к моим услугам. Она говорила по-русски, но очень тихо. Раппопорт к тому времени уже отправился в свой номер, предварительно выпив в баре две стопки коньяка и, как я отметил, впервые за время нашей поездки испытав что-то похожее на удовлетворение.

Когда я вошел в номер, мне словно что-то преградило путь. Внутри все похолодело, хотя ничего такого, что могло испугать меня, вокруг не наблюдалось. Номер как номер. Но откуда взялось это скользкое и давящее состояние, не позволяющее мне толком вздохнуть? Я не мог определить, с чем связана такая внезапная перемена моего настроения. Меня пронзила острейшая тоска. В горле образовался тошнотворный комок. Наверное, перелет, акклиматизация и волнения предыдущих двух дней сказываются, успокаивал я себя. Нельзя поддаваться! Все будет хорошо! Необходимо все время быть собранным. Я не имею права никого подвести. Ни Кабанова, ни отца, ни страну, ни зрителей. После моих сюжетов ни у кого не должно возникнуть вопросов о правильности моего назначения. Мне необходимо отработать на «отлично». Чтоб потом не было «стыдно». В какую бы сомнительную историю меня ни втянули, я из всего выйду с честью. Я всегда так жил! Правда, старался в основном не ввязываться, а не впутываться. Но это мало что меняет.

Я бросил сумку на пол, зашел в ванную и смочил лицо холодной водой. Стало легче. Надо смыть с себя все, и как можно быстрее.

После душа я побрился. Слава богу, самочувствие улучшалось.

Мой номер находился на двенадцатом этаже. Подойдя к выходившему на Майдан окну, я увидел почти вровень с моими глазами статую, символизирующую свободную Украину. Справа, вдалеке, золотился купол Михайловского собора. Чуть ближе упрямо уперлись в землю окружавшие площадь прямоугольные серые здания. На углу Крещатика чернел обугленный Дом профсоюзов. Там сторонники Майдана пытали пленных милиционеров и журналистов. Слева и несколько ближе – дом с красивой колоннадой по верхнему этажу. Киевская консерватория. Совсем недавно отсюда Майданом управляли его комиссары, нынче командовавшие уже целой страной. Я всматривался в этот не лишенный инфернальности вид и вспоминал, как мы в последний раз навещали тетю Шуру вместе с отцом. Мать тогда не поехала с нами. Почему-то в тот год с Шурой, родной отцовской теткой, у нее испортились отношения. А может быть, они и раньше были не очень. Мать не жаловала отцовскую родню, как и они ее. Чтобы не создавать лишнего напряжения, отец следил за тем, чтобы встречи антагонистов происходили как можно реже. Поэтому не уговаривал мать составить нам компанию в той поездке. Тем более что он планировал провести в Киеве несколько важных встреч. Сейчас я думаю, что если бы не эти обстоятельства, здоровье тети Шуры его бы так не взволновало. Хотя, возможно, я ошибаюсь. Тогда на выборах только что победил Виктор Янукович, и все ждали какого-то продолжения политического чуда. Ну, например, что украинские националисты в один момент исчезнут с лица земли или полюбят Россию. Или что Россия и Украина снова станут одним государством.

Пока отец ездил по делам, я уговорил тетю Шуру погулять по центру. Ей надо было больше бывать на улице, как я себя убедил, а одна она опасается. Вдруг плохо станет? Мы бродили по Крещатику, сидели на Майдане на скамейках, любовались фонтанами, и она будто молодела на глазах. Наверное, что-то хорошее было связано в ее жизни с этими местами. В те давние времена, когда не было еще этого нового аляповатого Майдана и Киев был упоительно советским. Когда мы дошли до края холма над Днепром, пожилая женщина, глядя на далекую бурную реку внизу, всплакнула. Может, прощалась с чем-то или кем-то! И как тогда все было складно! Не было ни малейшего ощущения, что ты в другой стране, в другой культуре, что ты гражданин враждебного государства. А сейчас есть? Говорят, есть. Посмотрим…

Она прожила после той нашей памятной прогулки всего несколько месяцев. На похороны тети Шуры я поехать не смог. Теперь уже и не вспомню почему. Отец провожал ее в последний путь один. И вернулся сильно удрученный. Мы с мамой поначалу решили, что он так переживает кончину тетки, успокаивали его, но я быстро догадался, что Шурина смерть тут ни при чем и причина отцовских волнений крылась в чем-то другом. Через пару дней в разговоре за ужином он с горечью посетовал, что Янукович ведет себя странно, приближая крайне сомнительных людей. И что эти сомнительные люди начинают им руководить и проводить свою политику. И цель этой политики – совсем не славянское братство.

Я прилег, не расстилая постель. Ноги гудели, и я начал растирать икры рукой. Кровь после этого стала циркулировать быстрее. Двадцать минут мне был необходим полный покой. Отец еще в детстве научил меня, как максимально быстро восстановить силы. Главное, чтобы глаза сосредоточились на чем-то одном. Я уставился в потолок, идеально белый, без малейшей бросающейся в глаза царапинки или бороздки – лишь вокруг основания стандартной люстры красовалась причудливая лепнина. Небо Аустерлица, увиденное раненым Болконским в конце первого тома «Войны и мира», вошло во все хрестоматии по русской литературе, о нем размышляли сотни филологов, о нем по сей день спрашивают на экзаменах юношей и девушек, оно стало символом бренности всего земного. Небо – оно и есть небо. А сколько людей, грустных и веселых, заболевающих и выздоравливающих, нервных и спокойных лежали вот так, напряженно всматриваясь в потолок, ища в нем чего-то, способного их успокоить! И не находили… И множился их ужас…