Читать книгу "Новая модель реальности - Вадим Руднев"

Граждане, выходя из вагона, называйте вещи своими именами. Что ж, я, по возможности, старюсь так и поступать. Что в первую очередь мешает нам расшифровывать послания реальности? Я считаю, что в этом повинна бинарность, которая кем-то заложена в наше мышление. Мы привыкли к тому механизму защиты, который психоаналитики называют расщеплением (splitting, не путать со схизисом), то есть мы делим объекты на плохие и хорошие, приятные и неприятные. В то время как мир объектов на самом деле является континуальным. Мы живем как будто в черно-белом фильме или в поэме Блока «Двенадцать»:

Черный вечер.Белый снег.

В то время как мир цветной. Вечер на самом деле не черный, да и снег не белый. Человек, который сделал одному плохое, через несколько минут может сделать другому или тому же самому что-то хорошее. Из своего детского советского прошлого я помню, что у меня было два абсолютных суперобъекта: абсолютно плохой объект – Гитлер и абсолютно хороший объект – Ленин. Сокуров в своих фильмах «Молох» и «Телец» предпринял смелую попытку деконструировать эту дихотомию. И все же она продолжает быть актуальной. Если в Ленине еще можно увидеть что-то человеческое, то применительно к Гитлеру это почти невозможно. Но были миллионы немцев, которые искренне восхищались Гитлером и среди них Хайдеггер. Существует воспоминание ученика Витгенштейна, Мориса Друри, о том, как весной 1945 года все радовались поражению гитлеровцев, и Витгенштейн сказал: «А вы представляете, каково сейчас такому человеку, как Гитлер?» Везде следует искать не истинное или ложное, к которым сводятся все остальные оппозиции. Искать следует смысл, который континуален. В чем был смысл истории Гитлера? Я этого не знаю. Но он безусловно был. Вспомним эпизод из фильма Л. Бунюэля «Скромное обаяние буржуазии», когда женщина говорит священнику, что она ненавидит Иисуса Христа, на что он отвечает: «Но почему? Ведь он был такой добрый!» Но был ли Иисус «таким добрым»? Нет, это был суровый человек, порой желчно и несправедливо оскорблявший людей, особенно фарисеев, которые хотели просто знать, действительно ли он Мессия. Шекспировский Гамлет – положительный персонаж или отрицательный? А гётевский Мефистофель? А герои Достоевского? Нет, они все сложны. Но как мы можем мыслить недихотимически, континуально? Для этого надо вдумываться в послания реальности, пытаться расшифровывать их. Идет дождь. Какой смысл этого высказывания? При засухе один, при наводнении противоположный. Мандельштам писал:

И вчерашнее солнце на черных носилках несут.

Очевидно, что он имел в виду Пушкина, объединив в одной строке идею жизни и смерти поэта. Вот подлинно континуальное оперирование смыслом. В рассказе Рюноскэ Акутагавы «В чаще» в лесу находят тело убитого самурая. Пойманный разбойник признается в том, что это он убил самурая. Потом в этом же признается жена самурая, наконец, дух самурая заявляет, что тот покончил с собой. Здесь важно не то, какая версия верна, они все и верны и не верны. Важно, какой смысл имела эта сцена в мире эпилептоида-разбойника, шизоида-самурая и его истеричной жены. А какой смысл рассказа в целом? В этом не так легко разобраться. Смысл где-то рядом. Что получится, если синтезировать смысл разбойника, смысл самурая и смысл его жены? Каждый из них в своей версии пытается спасти свое достоинство, свою Персону, поэтому убийство каждый берет на себя. Но это именно Персона, гордыня, а не Самость. Разбойнику кажется, что он должен убивать, жене – плакать, а самураю – оставаться благородным при любых обстоятельствах. На самом деле они остаются в том же порочном кругу истинно-значного расщепления. И разбойник может быть добрым и щедрым, и самурай может делать гадости. Дело не в этом. А в чем же? Дело – по максимуму – в том, чтобы отказаться от своей ложной личности, Персоны, жить против жизни, против энтропии. Юнг называл это индивидуацией, Гурджиев – самовоспоминанием. Что значит – самовоспоминание? Это значит, каждый миг помнить, что ты спящая машина желания, работающая в испорченном режиме. Что это дает? Это дает понимание того, что само событие не так важно, что мы переоцениваем его. Что создателю дороги наши намерения, а не наши дела. Как это понимать? Убил или нет Раскольников старуху – не важно, важно, что он хотел этого. Неважно, вымышленный ли персонаж Раскольников или реальный. Важно, что именно таким – принципиально сложным – изобразил его Достоевский. Здесь мы вновь упираемся в феноменологию вымысла. Является ли вымысел частью реальности или нет. Почему это важно? У Макса Фриша есть знаменитый роман «Назову себя Гантенбайн», в котором рассказчик представляет себя попеременно двумя разными людьми, то Гантенбайном, притворяющимся слепым, то Эндерелином, ошибочно думающим, что у него рак, и параллельно проживает их жизни. А кто рассказчик на самом деле? Ни тот, ни другой, и в то же время и тот и другой, и кто-то еще. Очень полезно мысленно представлять себя кем-то другим и пытаться прожить жизнь этого другого. Почему это полезно? Чтобы избавляться от дихотомии мышления. От традиционного разграничения: вот это реальное, а вон то – вымышленное. Пушкин писал:

Над вымыслом слезами обольюсь.

Это очень полезное и позитивное качество – уметь обливаться слезами над вымыслом. Оно делает человека более, так сказать, семантически богатым. Попробуйте представить себя Иисусом Христом и прожить Его жизнь вплоть до Голгофы. Попробуйте прожить жизнь Гитлера, Дон Кихота или Дон Жуана, или даже Винни Пуха. Наивно думать, что вымышленный персонаж проще, чем реальный человек, что его, мол, вообще не существует, что он просто набор предложений в литературе или последовательность кусочков пленки в фильме. В чем здесь наивность? В направленности на истину, а не на смысл. Для смысла вопрос о существовании не релевантен. Смысл дышит, где хочет. Смысл взывает к осмыслению. Послание взывает к расшифровке. Если перефразировать слова Лакана, каждое письмо взывает к тому, чтобы дойти до адресата.

Если реальность есть система зашифрованных посланий, то возможна ли эволюция реальности? Как эта эволюция могла начаться, каковы ее механизмы и ее цель?

Первоначальной формой такой зашифрованной нарративной онтологии был, вероятно, тотемизм. Любой элемент-послание реальности был отсылкой к определенному тотему. Ему приносились жертвы, чтобы он мог поддерживать жизнь сообщества. Жертву тотему можно рассматривать как первобытную проективную идентификацию. Если жертва принималась (тотем «умел мечтать») – значит, проективная идентификация была успешной. Если жертва отторгалась – значит, тотем, подобно бионовской матери, не умел мечтать. Как известно, по представлению первобытного сознания, человек не мог умереть естественной смертью, его убивала какая-то сила, высшим проявлением которой был тотем. Если человек умирал – значит, он в чем-то был не прав перед этой высшей силой. Если он оставался жив – значит, в своих действиях он поступал правильно. Надо сказать, что посланий, в современном смысле этого слова и самого понятия реальности, тогда еще не было. «Я» и объект не были разделены. Господствовало, по выражению А. Ф. Лосева, «всеобщее оборотничество». Каждый был отрезанным куском тотема. Каждый человек был в одно и то же время другим человеком и всеми людьми вместе. И все эти люди = один человек были тождественны тотему, которому, в сущности, в каждом действии приносились жертвы. Человек, таким образом, приносил в жертву самому себе самого себя. Понятия истинного и ложного не могло возникнуть. Господствовал многоликий Смысл. Еда – охота – сексуальные отношения – быт – сама жизни и смерть были частями этого общего таинственного смысла. Одного на всех. И все были жрецами, служителями этого смысла. Когда же появилась реальность? Она появлялась постепенно подобно тому, как постепенно субъект отделялся от объекта. Когда речь стала отделенной от действия. Когда стало возможным задать вопрос «А что ты этим хотел сказать?» В этот момент появился призрак истинного и ложного. И смысл стал неузнаваем. Его надо было уже расшифровывать. Тогда люди разделились на служителей Смысла и на служителей истины и лжи. Постепенно последних становилось все больше и больше, пока служители Смысла не остались в подавляющем жалком меньшинстве. Люди оказались опутанными ложью истины и истиной лжи. Именно в это время актуализировалось бинарное мышление. И вместе с ним, по-видимому, актуализировались модальности как суррогаты смысла. Хорошо и плохо (удовольствие), должно и запрещено (авторитет и власть), известно и неведомо (загадка и тайна). Модальности были в определенном смысле химерами, позволявшими людям, как им казалось, ориентироваться в непонятной и непонятой реальности. Расщепление, о котором говорилось выше, стало господствовать в мышлении. Люди опознавали другу друга как хороших и плохих (аксиологически), как тех, кто должен, и тех, кому должны (деонтически), как всезнающих провидцев, которым известна тайна жизни, и ничего не ведающих простецов. В психиатрическом смысле можно сказать, что на тотемической стадии люди жили на уровне шизофренического психоза. Когда появился призрак бинарного расщепления, это стало соответствовать пограничному расстройству. Следующий этап эволюции реальности должен был соответствовать невротическому расстройству, то есть практически здоровому человеку – истерику, ананкасту, циклоиду, эпилептоиду и т. д. Исторически мы только и знаем таких людей. Предшествующие стадии можно только реконструировать. Для такой реальности характерно полное забвение смысла и проживание жизни в мелких индивидуальных псевдоистинах. Наиболее адекватное понятие, которым можно охватить эту стадию реальности, – это пошлость. Чистите зубы по утрам, делайте зарядку, мойте руки перед едой, жуйте как следует – таковы «категорические императивы» пошлости. Куда делся смысл? Его хранителями и выразителями стали гении, но они в своем творчестве обслуживали и воспевали пошлость, поэтому их любили и почитали, особенно после их смерти. Зона чистого смысла осталась уделом сугубо эзотерических школ, тайных сообществ, живших против жизни. Учение Гурджиева – один из отголосков подобного рода эзотерической доктрины. Этих людей очень мало, они неизвестны, их цель в уменьшении энтропии (это и есть жизнь против жизни). Однако к концу ХХ века эзотерические учения выродились и стали жертвой общей пошлости. Таким образом, в человеке не осталось ничего человеческого. По сути, мы живем уже за пределами реальности, в гиперреальности симулякров, т. е. копий, не имеющих оригиналов, которую описал Бодрийяр. Реальность куда-то исчезла. Появится ли она вновь когда-нибудь и какой она будет – предсказать невозможно.