Читать книгу "Жить - Юй Хуа"

— Если найдем хорошую семью, Фэнся там будет лучше, чем у нас.

Цзячжэнь кивает, а сама плачет. Мать есть мать. А ей объясняю:

— Фэнся на роду написано мучиться, тут уж ничего не поделаешь. А Юцину надо учиться, выйти в люди. Пусть хоть один из детей не бедствует.

Вернулись из поездки соседи и сказали, что Фэнся старовата. Если бы ей было раза в два меньше, желающие нашлись бы. Мы и надеяться перестали, но через месяц от двух семей пришло известие, что они хотят взглянуть на девочку. Одни хотели ее удочерить, другие — чтобы она ухаживала за двумя стариками. Мы с Цзячжэнь решили отдать ее бездетной паре — думали, что они будут лучше к ней относиться. Сначала Фэнся им приглянулась, но как только они узнали, что она глухонемая, сразу отказались. Муж сказал:

— Она, конечно, пригожая, но…

Не договорил и чинно удалился.

Пришлось нам отдать ее во вторую семью.

Тех не волновало, умеет она говорить или нет, главное, чтобы была работящая.

В день, когда Фэнся должны были забрать, я взвалил на плечо мотыгу и собрался в поле. Дочка тут же схватила серп и корзину и пошла за мной. Мы так работали уже несколько лет — я пахал, она рядом срезала траву. Когда я увидел, что она увязалась за мной, то толкнул ее, чтобы шла домой. Она на меня вытаращилась. Тогда я положил мотыгу, завел Фэнся в комнату, вынул у нее из рук серп и корзину и швырнул их в угол. Она все еще на меня глазела.

Цзячжэнь надела на нее темно-красную одежду, перешитую из маньчжурского платья, и стала застегивать пуговицы. Фэнся опустила голову и заплакала. Слезы капали ей на ноги.

Я сказал:

— Пойду в поле. Когда за ней придут, ты ее сразу и отдавай, ко мне не ходите.

В поле я принялся махать мотыгой, но никак не работалось. А как подумал, что больше не увижу, как Фэнся рядом со мной режет траву, у меня и вовсе не стало силы.

Тут я увидел, как вдоль поля идет старик лет шестидесяти и ведет за руку Фэнся. Она плачет, прямо вся трясется от рыданий, а звука нет. И все время рукой смахивает слезы — чтобы не мешали меня видеть. Старик улыбнулся и говорит:

— Не волнуйся, я ее не обижу.

И потянул ее прочь. Она идет за ним и все поворачивается так, чтобы меня видеть.

Потом они ушли далеко, и я уже не мог разглядеть ни ее глаз, ни руки, которой она смахивала слезы. Я не выдержал и сам расплакался. Пришла Цзячжэнь, я ее укоряю:

— Я же просил ко мне ее не присылать.

— Я не присылала, она сама захотела с тобой попрощаться.

Когда Фэнся уводили, Юцин смотрел ей вслед как потерянный, потом взглянул на меня, но подойти не решился. Он меня боялся — ведь я его ударил, еще когда он был в животе у Цзячжэнь.

За обедом он только немного поклевал, а потом положил палочки и спрашивает:

— А где сестра?

Цзячжэнь опустила голову и говорит:

— Ешь!

— Когда вернется сестра?

У меня на душе было муторно, я хлопнул по столу и заорал:

— Фэнся не вернется!

Он вздрогнул и притих. Я уткнул голову в плошку. Юцин сказал:

— Хочу сестру!

Цзячжэнь объяснила ему, что Фэнся отдали в другую семью, чтобы скопить денег ему на учебу.

Тогда Юцин закричал:

— Не пойду учиться! Хочу сестру!

Я было пропустил это мимо ушей, но он повторил:

— Не пойду учиться!

Тут уж я решил, что надо его наказать и приказал:

— Становись к стенке!

Он оглянулся на Цзячжэнь. Она промолчала.

— Спускай штаны!

Он опять посмотрел на Цзячжэнь. Она опять ничего не сказала.

Он спустил штаны, а когда я замахнулся веником, попросил:

— Папа, не бей меня!

Тут с меня гнев слетел, я подумал, что он не виноват, ведь Фэнся его вырастила, он по ней скучает. Я потрепал его по голове и велел:

— Ешь!

Прошло два месяца, настала Юцину пора идти в школу. Фэнся уходила от нас в хорошей одежде, а Юцину на учебу нечего было надеть, кроме лохмотьев. Цзячжэнь села перед ним на корточки, тут поправит, там отряхнет — а все равно оборванец оборванцем. Она грустно вздохнула, а Юцин вдруг говорит:

— Не пойду в школу.

Я-то думал, он все давно забыл. На этот раз я не рассердился, а спокойно объяснил ему, что Фэнся отдали в люди, чтобы он мог ходить в школу, и он должен учиться на «отлично», чтобы ее не огорчать. Но он твердил свое:

— А я не пойду в школу!

— Опять задница зачесалась?

Он развернулся, затопал в комнату, а оттуда крикнул:

— Бей сколько хочешь, все равно не пойду!

Он явно напрашивался. Я схватил веник.

Цзячжэнь тихонько сказала мне:

— Ты только припугни его, а по-настоящему не бей.

В комнате Юцин лежал на кровати со спущенными штанами. Как раз из-за этого у меня рука не поднималась его ударить. Я сказал:

— Еще не поздно обещать, что пойдешь в школу.

Он крикнул:

— Хочу сестру!

Я ударил его. Он обхватил голову руками и говорит:

— Не больно!

Я еще раз. Он говорит:

— Ничего не больно, курица довольна!

Тут уж я разозлился и давай лупить его со всей силы. Он плачет, а я не обращаю внимания. Наконец он не выдержал боли и сдался:

— Папа, не бей меня больше, я пойду учиться!

К обеду он вернулся из школы очень напуганный. Я подумал, что он меня боится из-за утренней порки, и ласково спросил, понравилось ли ему в школе. Он опустил голову и что-то невнятно промычал. За обедом он то и дело поднимал голову и затравленно на меня смотрел. Мне стало не по себе, я почувствовал, что утром перегнул палку. После обеда Юцин говорит:

— Папа, учительница велела, чтобы я сам сказал: она мне сделала замечание, потому что я ерзал на стуле и невнимательно ее слушал.

Я стукнул плошкой по столу: сестру отдали в чужой дом, а он плохо учится!

Юцин заплакал:

— Папа, не бей меня, я ерзал, потому что больно было сидеть!

Я стянул с него штаны: действительно, у него там живого места не осталось.

Я чуть не заплакал от жалости.

Фэнся убежала от хозяев через несколько месяцев после того, как мы ее отдали. Как-то поздним вечером к нам тихонько постучали. Когда я увидел ее, то от неожиданности забыл, что она глухая, и воскликнул:

— Фэнся, заходи скорее!

Цзячжэнь вскочила и босая бросилась ей навстречу, обхватила руками и завыла. Мы усадили Фэнся на кровать. Она была вся мокрая от ночной росы. Одной рукой она намертво вцепилась в меня, другой в Цзячжэнь. Цзячжэнь хотела взять полотенце и вытереть ей волосы, но Фэнся ее не отпустила. Я посмотрел ей на руки — не заставляют ли ее там работать как скотину? Но ничего особенного не нашел — мозоли на них были и раньше, когда она жила у нас. На лице тоже шрамов не было. Я понемногу успокоился.