Читать книгу "Место, где зимуют бабочки - Мэри Элис Монро"

– Но рядом есть я. Я здесь! И я люблю тебя. – Салли обхватил ее, обнял, прижал к груди. – Пойдем к тебе в комнату, детка. Давай я тебя уложу.

Не разжимая рук, он медленно повел ее в спальню. Быть может, привычный уют этой комнаты хоть на мгновение оторвет Луз от ее невеселых мыслей. Ночник под изящным шелковым абажуром цвета лаванды с многочисленными оборками по краю едва освещал комнату. Ни у Салли, ни у Луз так и не дошли руки поменять перегоревшую лампочку в потолочной люстре. Лампочка перегорела еще на прошлой неделе: все ночи после похорон Луз спала только при свете.

Она кульком рухнула на кровать. Не было сил даже на то, чтобы помыться. Ничего не хотелось, и все было ей безразлично. Словно во сне, она повторяла каждое движение Салли, когда тот стал стягивать с нее черное шерстяное платье, затем приподнял вначале одну ее ногу, потом вторую и осторожно снял черные туфли-лодочки, которые она специально купила для похорон. Он поставил ее на ноги и бережно расстегнул на спине лифчик. Бретельки соскользнули вниз по опущенным плечам. Она с готовностью задрала руки, когда он стал натягивать ей на голову ночную сорочку.

Никогда ранее она не испытывала такой безмерной усталости и абсолютного равнодушия ко всему на свете. Ей хотелось раствориться без остатка в слезах и навсегда исчезнуть. Но Салли все понимал правильно. Он знал, что надо делать. Он бережно подвел ее к стулу, тоже с лавандовой обивкой, усадил со всеми предосторожностями, будто она из стекла, вытащил заколку из ее волос и стал смотреть, как они хлынули вниз, подобно сверкающему черному водопаду, и рассыпались по плечам и спине. Салли обожал ее волосы. Он взял с нее слово, что она никогда не будет их стричь. Расческой из натуральной щетины, такой маленькой в его огромных сильных руках, привыкших изо дня в день иметь дело лишь с грубой техникой и железом, он стал бережно расчесывать ее волосы, от корней до самых кончиков, прядь за прядью. Ритмичные, плавные движения, исполненные особой нежности, убаюкивали и, как ни странно, приносили облегчение. Луз глубоко вздохнула, издав звук, похожий на тот, когда струя пара вырывается из-под клапана, и беззвучные слезы полились по ее щекам. Она знает этого мужчину вот уже больше трех лет, она любит его, ей известно, каким нежным и предусмотрительным он может быть. Но еще никогда у Салли в его прикосновениях к ней не было такого «точного попадания», как сейчас. Бережно проводя щеткой по ее волосам, он каждый раз словно бы говорил ей: «Вот видишь! Мне вполне под силу сделать то, что пока ты не в состоянии сделать сама для себя».

Салли расчесывал ей волосы до тех пор, пока они не стали переливаться, как шелк. Потом снял шаль, которой укутал ее, чтобы она не замерзла, уложил в кровать и выключил свет. Она лежала под мягким воздушным одеялом с широко распахнутыми глазами, уставившись в пустоту. Но вот матрас скрипнул под тяжестью его тела. Салли лег рядом, с наслаждением выпростав ноги. Он привлек Луз к себе, и так они лежали друг подле друга – изогнутые лопасти двух весел. Его подбородок уперся ей в макушку, от него пахло мылом, смазкой и какими-то маслами. Шершавыми пальцами он осторожно гладил ей лоб, время от времени отбрасывая пряди волос с лица.

Так они лежали долго-долго, но вот ровное теплое дыхание Салли, которое она чувствовала на своей щеке, сменилось легким поцелуем.

– А теперь спи, детка. Спи спокойно, – ласково прошептал он ей на ухо.

Когда-нибудь настанет день, и она найдет, подумала Луз, единственно точные и важные слова, которыми выразит Салли всю свою благодарность за то, что он сейчас делает для нее. За то, что он точно знает, что ей сейчас нужно, и делает именно то, что нужно. Но сейчас у нее не было сил даже на то, чтобы просто попрощаться с ним. Сквозь охватившую ее дремоту Луз услышала, как негромко хлопнула дверь, и тут же погрузилась в сон.

Луз так хотелось, чтобы ей снова приснился тот сон про бабочек. Как хорошо было бы услышать мамин голос и разглядеть какую-то невидимую связь между мамой и бабушкой. Но сны не приходили к ней больше. И по мере того как росло ее осознание собственного одиночества в этом мире, все глубже и глубже погружалась ее душа в пучину отчаяния. Закутавшись в одеяло, она уныло брела в бабушкину комнату и, повиснув в дверях, подолгу вглядывалась в обстановку, не решаясь переступить порог. В комнате бабушки все было точно так, как при ее жизни. Полный порядок, все вещи разложены по своим местам. Луз не испытывала чувство страха. Напротив. Она была бы только рада, если бы в комнате витал дух бабушки. Порой она даже молила, чтобы бабушка навестила ее, явилась ей с того света – духом ли, тенью или призраком. Но вот она все же решается и входит в комнату. Потом в каком-то непонятном порыве подбегает к кровати, рывком сдергивает покрывало и ложится на постель, укутывая себя бабушкиным шерстяным одеялом. Накрахмаленные простыни холодят тело и невольно навевают мысли о смерти. Холодно! Здесь все холодное, как сама смерть. Луз чувствует, как ее начинает сотрясать озноб. Куда же ушло все то тепло, которым всегда полнилась бабушкина комната? Нет, здесь она никогда больше не обретет былой сердечной связи с ныне покойной бабушкой.

Но, наверное, в простынях, в постельном белье все еще витал ее запах. Слабый, едва уловимый, но он здесь был. Иначе что еще могло заставить Луз продержаться все эти последние дни, чтобы окончательно не скатиться в прострацию. А потом и эта хрупкая зацепка, удерживающая ее на плаву, тоже лопнула. И вот Луз безутешно рыдала, уткнувшись лицом в подушку.

– Бабушка, – громко всхлипывала она, слепо щурясь в темноту. – Ты здесь? Ты слышишь меня? Почему ты ушла, даже не дав мне возможности попрощаться с тобой?

Ее рыдания были такими надрывными, что запекло в горле. Она уже не плакала, а кричала из последних сил, выдыхая остатки воздуха. И вдруг слезы кончились. Она вытерла опухшее лицо простыней и вздохнула – глубоко и прерывисто. Конечно, слезы – это хорошо, они утешают, смывают горе, снимают тяжесть с души. Но как быть с раскаянием, с угрызениями совести, которые продолжали терзать ее?

– Если бы ты только знала, как я страдаю. Мне так без тебя плохо. Ведь ты давала мне все и ничего не просила взамен. Ничего! Ни малейшей мелочи за столько лет! А я что сделала, когда ты попросила меня об одном-единственном одолжении за всю свою жизнь? Съездить вместе с тобой на твою родину. Я сказала «нет». Я всегда говорю «нет». Прости меня…

Луз еще сильнее притянула к себе подушку, упершись коленками в грудь. Снова и снова она повторяла одно лишь слово «прости», она твердила его, как заклинание, и считала, сколько раз она его произнесла. Так в детстве она считала овец, чтобы поскорее заснуть. Но вот хватка, с которой пальцы сжимали подушку, стала слабеть, напряжение в теле спало, дыхание стало более ровным и глубоким. Но прежде чем забыться тяжелым сном, Луз успела прошептать свою последнюю просьбу:

– Дай мне знак, что ты услышала меня. Сообщи мне как-то, что ты еще здесь, со мной. Мне не надо слышать твой голос. Не надо, чтобы ты явилась ко мне призраком. Просто… просто я хочу знать, что мне делать дальше. Я так одинока. Пожалуйста, бабушка, пошли мне хоть какой-нибудь крохотный знак, что ты все еще здесь, со мной, и что я не одна.