Читать книгу "«Я убит подо Ржевом». Трагедия Мончаловского «котла» - Светлана Герасимова"

Необходимо дополнить, что во время немецкого наступления 22–23 января была отрезана от основного фронта и часть 178-й стрелковой дивизии 22-й армии (схема 7). Дивизия выполняла задачу по освобождению поселка Оленино западнее места прорыва советских войск. В «Историческом формуляре дивизии» события этих дней описаны следующим образом: «Противник 22–23 января массированным одновременным ударом с востока (Ржев) и с запада (Урдом, Молодой Туд) с применением авиации и танков ликвидировал прорыв 39А и занял сплошную оборону Ржев – Молодой Туд.

Схема 7. Фрагмент отчетной карты 29-й армии. Февраль 1942 г.

Для восстановления положения командарм 22 приказал снять 386 сп с подступов к Оленино и из района Чертолино наступать с целью ликвидации прорыва противника. 386 сп вместо участия в атаке на Оленино двинулся в направлении Мал. Никулино – Зайцево, однако ком. фронтом приказал вернуть полк, занять прежний участок и во взаимодействии с 298 сп и кавотрядом выбить врага из Оленино.

Противник воспользовался отходом 386-го полка, ослаблением южной группы [дивизии. – С.Г.] и повел наступление подразделениями 235 пп и кав. бригады СС из Горенка и линия… [написано неразборчиво. – С.Г.] на правом фланге южной группы, потеснив подразделения кав. отряда. Одновременно силою до одного пп враг начал наступление из района Погорелки, Глядово в направлении Зайцево – Чертолино, создавая угрозу тылам 39 А и намереваясь отрезать нашу южную группу от частей 29-й и 39-й армий. Вопрос об овладении Оленино отпал.

У южной группы создалось исключительно тяжелое положение. Отрезаны были и пути снабжения боеприпасами и продовольствием. Связи с 39-й и 29-й армиями не было. Боеприпасы и продовольствие на исходе. Раненых эвакуировать некуда. Пришлось создавать органы управления и снабжения, перейти на местные заготовки продовольствия».

Итак, к вечеру 23 января 1942 г. от основного фронта были отрезаны войска 39-й армии и 11-го кавалерийского корпуса. 29-я армия оказалась разрезанной надвое. На северном берегу Волги остались 174, 220, 243 и 375-я стрелковые дивизии. 183, 185, 246, 365, 369, 381-я стрелковые дивизии, танковая группа, часть 510-го артиллерийского полка РГК, 24-й и 39-й отдельные гвардейские минометные дивизионы и некоторые другие подразделения остались южнее Волги, в полуокружении. За период с 16 по 24 января потери армии составили 1 500 человек убитыми и до 3000 ранеными.

Писатели в наступающих войсках

В середине января в наступающие войска 29-й армии приезжали известный советский писатель А. А. Фадеев и журналист, позднее также ставший известным писателем, Б. Н. Полевой. Сведения об этой поездке сохранились в очерке последнего «На острие клина», а также в воспоминаниях Героя Советского Союза В. Р. Бойко, бывшего в те дни военным комиссаром 183-й стрелковой дивизии.

По словам Б. Полевого, в то время корреспондента газеты «Правда», он, А. Фадеев, корреспонденты Совинформбюро А. Евнович и «Комсомольской правды» С. Крушинский оказались «на острие того самого клина, что глубже других вонзился сейчас в расположение противника». Б. Н. Полевой несколько преувеличивал, острие клина советских войск было в районе Сычевки и дальше. Но и в местах, куда добрались журналисты, было не менее опасно: «Машину, конечно, оставили еще за Волгой, ибо все тут простреливается, и даже не из орудий, а из минометов. С утра до вечера над лесом, в котором расположились войска, висит двухфюзеляжный немецкий корректировщик, который получил у нас в частях два прозвища: «старшина» и «очки». «Старшина» потому, что стоит зазеваться, как он сейчас же вызывает на зазевавшихся огонь артиллерии, а «очки», так сказать, по зрительному сходству. И стоит какой-нибудь машине высунуться из леса, немецкие артиллеристы со свойственной им аккуратностью начинают «класть» в этом квадрате свои снаряды. Тщательно, расчетливо так класть. Бьют по маленьким группам, а снайперы не брезгуют и отдельным бойцом, если он развесит уши.

Передвигаемся только по лесу. Это странный, марсианский какой-то лес. Всюду торчат обезглавленные стволы, иссеченные артиллерией. Лишь по ночам со всеми предосторожностями, без огней, по дорогам, проложенным по дну оврагов, сюда подвозят боеприпасы. Продукты же бросают с самолетов, но из-за малого размера этого клина, сказать по совести, большинство из них попадает к немцам, и они злорадно орут нам скверными голосами через мегафон: «Рус Иван! Данке шон! Спасибо! Едим твою свинину с горохом. Очень вкусно. Зер шмек!»

Сами же мы, откровенно говоря, больше питаемся «конницей генерала Белова», то есть трупами лошадей кавалерийского корпуса, которых немало валяется здесь с дней первого нашего наступления… Мы режем конину на тонкие куски и стараемся глотать их замороженными, пока не оттаяли. Фадеев же научил нас приготовлять из них особое блюдо, как это делают удэгейцы на Дальнем Востоке. Большой камень-валун обкладывается костром. Когда валун накаляется, на него бросают тонкие кусочки конины. И запекают это то с одной, то с другой стороны. Хлопотно это. Но такое мясо есть все-таки можно. Мы так и назвали его – «мясо по-фадеевски». А что станешь делать, ведь рацион здесь – по сухарю на брата или половина горохового концентрата, который варить некогда и приходится грызть. Ну а если повезет, по головке чесноку. Чеснок привозят нам по земле вместе с боеприпасами. Началась цинга. И продукт этот приобрел чисто военное значение. Если удастся натереть им кусок закопченной «по-фадеевски» конины, получается просто шикарное блюдо…

Разместились мы все не то чтобы в блиндаже, а в этакой земляной пещерке, которую сами и выкопали в откосе лесного оврага, застелили и накрыли еловыми ветвями. Наступление прекратилось, Части залегли в обороне, окапываются. Наступать нечем, да и некем. В иных полках до сотни активных штыков, а то и меньше. И писать нам отсюда не о чем. Да, если и найдешь, что написать, как отсюда передашь корреспонденцию? Поэтому мы тоже, так сказать, окопались и в нашей земляной норе укладываемся спать один к одному, как шпроты в банке…

Умываемся мы все эти дни снегом. Плавить снег для умывания хлопотно, да и небезопасно. И потому на бронзовых от копоти костров лицах наших как бы надеты белые маски. Лицо Евновича обметала прямо-таки арестантская щетина. У Фадеева обозначились бородка и усы… Он все время ходит от артиллеристов к саперам, от саперов на передовую, в пехотинские засады. Все время в движении, в поиске. Стыдно от него отставать. И мы бредем за ним, еле волоча ноги, ибо знаем, что путешествия эти ничего для наших читателей не дадут, да и не скоро доберемся мы до них, читателей наших, из-за отсутствия связи.

До всего, что касается душ человеческих, Фадеев ненасытно жаден. Готов по нескольку раз возвращаться к особенно поразившей его сцене или ситуации.

– … Вы понимаете, хлопцы, бледный, худой, глаза провалились, колючие, злые. Ведет он этого дюжего, раскормленного гитлеровца в очках… Ведет и сам на него старается не смотреть, – рассказывает писатель о своей встрече с разведчиком, конвоировавшим захваченного «языка». – Да-да-да. Ведет и смотреть на него, ну, просто не может… У него вся родня на Смоленщине уничтожена. А вот он должен этого типа доставить в штаб, живым и невредимым. Да еще так, чтоб его, сукина сына, случайно свои не подстрелили. Шекспировская трагедия. Да-да-да. Шекспировская и по глубине, и по психологичности…»