Читать книгу "И всё равно люби - Кэрри Браун"

Западные окна лазарета выходили на озеро. Если ночь выдавалась теплой, она открывала окно и слушала шум воды, хор лягушек, шлепанье лапок по берегу или, если высоты плотины оказывалось недостаточно, – ровный гул льющейся воды. В такие минуты на нее снисходил небывалый покой. Никуда ей не надо было спешить, нигде не нуждались в ней больше, чем здесь и сейчас. Она понимала, что где-то люди занимаются более важными вещами, но когда комнату заливал лунный свет, ей казалось, что сама она и спящий рядом ребенок образуют единое целое, обретают общую силу, и дежурство представлялось ей заботой о наследном принце.

В такие минуты она старалась представить, хотя бы отчасти, каково это было бы – любить собственного ребенка.

Ни разу, за кем бы она ни присматривала, она не оставляла мальчика одного, всегда дожидалась того мгновения утром, когда он откроет глаза.

Тогда она улыбалась, вставала, расправляя юбку, и мягко приветствовала его:

– С возвращением!

* * *

Ей всегда нравилось слушать речь Питера по случаю начала учебного года. Привычка не сделала ее равнодушной, и его бодрые напутствия – он описывал мальчишкам, в какое увлекательное путешествие предстоит им пуститься вместе – неизменно вдохновляли ее. Но сегодня, как только она вышла из столовой, подошла к распахнутым дверям главного здания и увидела краешек ночного неба, ей отчаянно захотелось на воздух.

Такой день быстро не кончится, нет.

Она вышла из дверей и остановилась на площадке, от которой ступени сбегали вниз. Красная полоска заката, а сверху растекается ночное небо, усыпанное звездами.

Мимо промчалась стайка мальчиков – что-то кричат, перебивая друг друга, размахивают руками, толкаются, нижний край рубашек вылез из брюк, галстуки свободно болтаются.

– Здрасте, миссис ван Дузен! – обернулся кто-то из них.

– Привет! – отозвалась она. – Осторожней там!

Она прислонилась спиной к колонне. Мальчики спустились по лестнице и смешались с толпой, которая неспешно текла по направлению к часовне, – вечерние сумерки поглотили их.

Ее кожа с наслаждением приняла ночной воздух – как же хорошо, будто опустила лицо и руки в бассейн с прохладной водой. В столовой всегда слишком жарко, а еще вся эта спешка сегодня днем, потом происшествие с Эдом – хочется освежиться. Ночь под открытым небом всегда манила ее, дарила головокружительное ощущение масштаба Вселенной. Какое это порой облегчение – почувствовать свою ничтожность по сравнению с планетой.

Она смотрела на проходивших мимо мальчишек, привычно отмечая, до чего же они все разные. Один прекрасен, как античная статуя – просто мраморный Криофор-Агнценосец, глаз не отвести. Другой – угрюмо обгоняет атлета, движения, повадка болезненно-агрессивные, словно чувствует, сколь жалок он рядом с античной братией, и страдает от этого.

Коснувшись ладонью гладкой поверхности колонны, она посмотрела вверх. Клочья ночных облаков спокойно плыли мимо луны. Звезды, казалось, сгрудились высоко-высоко в самой темной части неба. Расстояние до них – невообразимо далекое – напоминало о величии Вселенной. Сегодня, она знала это, Питер попросит мальчиков помолиться за Эда Макларена. Расскажет, как им повезло, что они могут вот так запросто, каждый день принимать дар нового знания, вечером их ждет горячий ужин, утром – оладушки, а по пятницам и вовсе пончики. При упоминании знаменитых пончиков по залу пробежит довольный смешок.

Каждый год Питер произносил одну и ту же речь, но делал это абсолютно искренне, каждое слово в ней шло от души.

Она знала, порой он действует людям на нервы. Бесконечная – граничащая с бараньим упрямством – терпимость, изнуряющая тяга к убеждению и миротворчеству по любому поводу. Да, с иронией у него не очень, и кто-то – все-таки, думаю, это нехорошие люди – просто не переносит его искренности. Но школе не найти никого, кто полюбит ее сильнее, чем Питер, никого, кто будет любить ее так беззаветно, совершенно забывая о себе. Он напомнит сегодня и о том, как красив кампус, как грациозны старинные здания, а трава на спортивных площадках такая мягкая, что так и хочется на нее лечь и замереть, прижавшись щекой. Для Питера школа оставалась окутана флёром первоначального своего предназначения: родители, так давно потерявшие своего ребенка, захотели в память о нем помочь другим мальчикам. Рут знала, что многим мальчишкам, особенно тем, что были вызволены из непростых домашних обстоятельств и получали стипендию, благодаря Дерри действительно удавалось изменить судьбу, и что сегодня они услышат именно то, что Питер хочет им сказать. Они почувствуют, как им повезло, и это чувство смешается с чувством робости и беспокойства от того, что они очутились в новом месте, вокруг все чужие, – так же, как осознали, как им повезло, Питер и Рут, когда приехали сюда много лет назад.

Для этих-то мальчишек прежде всего Питер и выкладывался.

Сегодня днем, когда она полола сорняки на цветочной клумбе, солнышко вовсю припекало, грело шею, плечи. Но вот солнце закатилось, и вечерняя прохлада напоминает о приближении зимы. В голове привычно крутились строчки Китса – не оставляют они ее осенью – в эту «пору плодоношенья и дождей!». С тех самых пор, как в университете она прочла эту оду, строки сами всплывали, почуяв осень. Как странно, никто не хочет торопить жизнь – кто же пустится бежать к концу, но при этом каждый с нетерпением ждет новых дней, что же там ждет нас дальше. Ковыряясь среди цветов на клумбе, на несколько коротких мгновений она ощутила чистое счастье. Буря обойдет их стороной. Вечернее торжество удастся на славу. Начинается новый год. Как бы вернуть теперь то чувство, то, из середины сегодняшнего дня, когда никакая тревога не нарушала ее покоя. Но Китс был прав. Не получается вовсе убежать от меланхолии. Начало чего-то всегда ведет к концу.

* * *

Она начала спускаться по ступеням и была уже почти внизу, когда ее с диким топотом обогнали трое мальчишек, другие радостно улюлюкали им вдогонку. Первый – лицо в веснушках, волосы коротко острижены, нескладные руки и ноги длинные, как у кузнечика, – скакал через три ступеньки и слегка задел ее. Рут покачнулась и, пытаясь удержаться, стала хвататься за воздух. Перед ней оказалась голова мальчика, и на мгновение она задержала руку в его волосах, мягких, словно шелк.

– Простите, миссис Ван Дузен! – крикнул кто-то.

Она выправилась и, желая свести все к шутке, изобразила, что беспомощно машет крыльями.

– Все в порядке! – прокричала она в ответ. – Я не считаюсь!

По боковой дорожке вереница мальчиков тянулась к часовне – все оживленно болтали, смеялись, толкались плечами.

Рут наконец спустилась вниз и шагнула на траву, каблуки ее парадных туфель тут же утонули в дёрне.

Лес, окружавший школу черным полотном – темнее неба, – тянулся до горизонта. Ведь главное здание на холме, отсюда видны сотни акров леса – ольха, каштан, гледичия, клен, дуб, сосна. Зимой, вечером, особенно когда выпадал снег, освещенные окна и подсвеченные огоньками колонны, густо увитые плющом кирпичные стены производили впечатление чуть ли не театральной декорации. Камины по-прежнему топили дровами, и холодным утром в низине стелился дым, а на спортивные площадки, оставив свое лесное укрытие, отваживались выглянуть белохвостые олени. Рут казалось, что дикая природа, сохранившаяся рядом с освещенными окнами, придает истории школы – если мерить ее в нажитом имуществе: картинах и книгах, посуде и лампах, стульях и столах, обитых тканью диванах и выцветших бахромчатых подушечках – неизмеримый, но очень важный оттенок, дополнительную ценность – сродни той, что обретают личные вещи фараона, которые последовали за ним в гробницу. Сколько раз ни проходила она длинным коридором, глаза прежних директоров провожали ее со своих портретов, покрывшихся сеточкой трещин, и напоминали, как же, в сущности, невелик их с Питером вклад в эту историю.