Читать книгу "Правило муравчика - Александр Архангельский"

Вождь перевернулся на спину, лапы сложил на груди, уставился в вонючий потолок. Вечный дождь! Ну сколько можно! Надоело!

Снаружи троекратно поцарапались. Это был условный знак – пришли доверенные гости. Мурчавес ответно царапнул ребристую стенку. Край клеенки приподнялся, показалась пушистая морда с кулечком в зубах.

– Ох, Муфта, ты же вся промокла, – сказал Мурчавес и подвинулся.

– Я быстро высохну! – пообещала Муфта. – Вот, попробуй, я сама готовила.

Вкусно запахло кальмаром.

– Ммм… Что, выдерживала в травах? – заинтересовался Мурчавес, и Муфта расплылась от счастья.

– Да! Покушай, дорогой Мурчавес!

– Не покушай, а поешь. Так выражаются культурные кошки, – наставительно сказал Мурчавес и слопал вкусного кальмара в два укуса.

– Хорошо, я буду говорить, как ты меня учишь.

– Ну, ты, кажется, просохла. Можешь лечь на спинку, рядом, у меня есть несколько свободных минут, поболтаем.

Кошечка с готовностью пристроилась ему под бок, сунула морду подмышку Мурчавесу, лапу положила ему на живот и ласково затарахтела. О таких, как Муфта, кошки говорили с некоторой завистью – ах, какой же прекрасный тарахтер!

– Как там поживает мой народ? – благодушно поинтересовался Мурчавес.

– Ой, народ, такой народ, ему бы только поворчать да побояться.

– А на что ему ворчать? – насторожился генерал, чувствуя, что подтверждаются предчувствия. – У него же все есть? И чего ему бояться? Он в полной безопасности. Не понимаю.

– Милый, ты не обращай внимания, – сказала Муфта, разнежившись и поочередно выпуская коготки. – Поворчат, поворчат – перестанут. А вот мы с тобой…

– Неет, погоди про мы с тобой. Начала рассказывать – и продолжай. Все равно уже не успокоюсь.

– Ох, – вздохнула кошечка, – как хочешь, милый. Ворчат они, что скучно как-то стало, неинтерресно, не нрравится. Вот раньше, говорят, дрругое дело. А что другое дело? Лучше и не спрашивать. Выпучивают глаза, скачут скандибобером: иди, иди отсюда, знаем, на кого работаешь!

– Тааак, – сурово произнес Мурчавес и еще раз мысленно похвалил себя за проницательность. – Мурчавес услышал тебя. Он будет делать выводы. Но чего же они в таком случае боятся?

Он резко повернулся набок и уставился в глаза подруге. Выдержать этот пристальный взгляд не мог никто, все отводили глаза.

А кошечка кляла себя за откровенность. Нет бы, как мама учила, прикинуться трехцветной муркой, похлопать глазками, сказать: «Народ тобой гордится!», после чего зевнуть и предложить: пойдем в постельку? Теперь вот отвечай на неприятные вопросы.

– Войны они боятся, вот чего.

Мурчавес приподнялся и навис над Муфтой. Ей стало страшно.

– И ты боишься?

– И я.

– Тогда на сегодня все. Оставь меня одного. Мурчавес будет принимать решения.

– А можно я полежу в уголочке? Я ничего не буду говорить… Там, снаружи, мокро, холодно, мне грустно без тебя…

– Нельзя.

Выпроводив Муфту, он стал ходить по кругу. Доходил до стенки, поворачивался, шел обратно. И снова менял направление. Внимательно смотрел на себя в большое зеркало, найденное там же, где клеенка, – в райском шкафу изобилия. Принимал то строгий, то милостивый вид, любовался своим отражением. И опять бродил – туда-сюда, туда-сюда.

Сердце его колотилось, голова горела, он лихорадочно бормотал: скучно… как раньше… война…

Бог ты мой, он снова все предвидел! Все рассчитал и продумал ходы!

Двенадцатая глава. Священное предание собак

Потому что никуда собаки не ушли, и Мурчавес знал об этом с самого начала. Как знал он и о том, что псы обосновались в небольшом ущелье возле перевала, в двух часах трусцой отсюда. Построили себе удобное жилье: грудой навалили камни, сверху накидали лапник, снизу постелили мох; получилась большая казарма, в которой приятно дремать, привалившись боком к теплому соседу. (Собаки коллективные животные; для них чем кучнее, тем лучше.) Снаружи ночь, клубятся тяжелые тучи, льет дождь, пахнет плесенью, раскисшей глиной, а ты зароешься в солому, закроешь лапой кожаный блестящий нос, и закемаришь.

Снился им один и тот же общий сон: как будто бы они опять в Раю, где в мисках не кончается еда и у каждой собаки – ошейник; бог склоняется, цепляет поводок и громко чмокает губами, как целует… В этом сне им представали предки – основатели собачьей стаи. Дворовый Сидор жил в отдельной будке и с утра до вечера утробно гавкал. Ризеншнауцер Алиса обитала в доме, ей полагалась мягкая подстилка и завидный резиновый мячик, но за это приходилось выносить причуды божиков. Они ее седлали, дергали за хвост и щекотали ноздри перышком. Узкомордая борзая Ласка без устали носилась по газону; с ней бог любил охотиться на зайцев и хвалил ее поимистость. Такса Люся ненавидела кротов и все время ходила с ободранным носом. Ее тоже брали на охоту, поскольку таксы разрывают лисьи норы и мертвой хваткой держат рыжехвостых.

Собакам очень нравилось начало сна. Они поскуливали, дергали хвостами и блаженно раздвигали пасти, улыбаясь. Сидор аппетитно грыз баранью кость. Алиса спасалась от божиков, но паркет был предательски скользкий, лапы расползались, божики с гиканьем ее ловили и превращали в маленькую лошадь. Борзая бегала туда-сюда, воображая, что охотится на дичь. А Люся завернулась в шерстяной, пропахший псиной плед, по-старушечьи надвинула его на лоб, выставила кончик носа и храпела.

Тут собаки хмурились и клацали зубами: сладкий сон завершался тяжелым кошмаром. В тесный двор заезжали большие машины, с громким топотом вбегали люди в сапогах, брезентовых штанах и куртках. Собаки называли их богхантеры. Сидор натягивал цепь и хрипел; глаза его вываливались из орбит и наливались кровью. Люся пыталась вцепиться пришельцу в сапог; Алиса прикрывала своим телом божиков и скалила большие зубы, а Ласка прыгала на похитителей и пыталась их порвать. Тут из дула вырывалось пламя, из ружья вылетала горячая гильза, и Ласка валилась на землю…

На этом месте все собаки просыпались, задирали морды, поминально выли – после чего опять укладывались спать, и тот же самый сон им снился с самого начала. Он заменял им всякое предание, поэтому священники им были не нужны, а нужно было только братское общение. Встречаясь, они говорили: «брат, блохослови!», «блохослови, сестра!», и мокро лизались.

Блох они вообще упоминали часто. Каждый новоизбранный вожак обещал повысить блохосостояние народа. И была даже грустная песня, которую собаки пели при луне:

Ваше блохородие,

Госпожа удача!

Для кого ты добрая,

А кому иначе…

Вплоть до теперешней осени собаки жили за далеким перевалом, в богатой цветущей долине. Где, конечно, тоже был не рай, но в общем и целом – неплохо. Летом горы останавливали жаркий воздух, а зимой распарывали тучам брюхо, так что снег вываливался на вершины. По горам туда-сюда скакала пища; в речке были запасы вкуснейшей воды. Но как-то, минувшей весной, стая проснулась от страшного шума – поперек божественного сна. Собаки начали метаться, громко гавкать.