Читать книгу "Фату-Хива. Возврат к природе - Тур Хейердал"

На какое-то время мы как бы превратились в шаманов. Гости из деревни несли нам свинину и кур. В теплом дождевом лесу мясо хранить было невозможно, так что изобилие приношений породило настоящую проблему. Отказаться от подарка нельзя, делиться — не с кем. И чтобы нам не докучал запах тухлого мяса, мы уносили излишки подальше от хижины и закапывали в землю. Надо же было мне так основательно напугать злополучного пса, что он больше не отваживался приблизиться к нашей террасе!

Пока шло строительство, мы воспользовались случаем пополнить свой запас полинезийских слов. Внизу, в деревне, Вилли в первый же день предупредил нас, что Маркизы — часть Французской Океании и если мы кого-то будем нанимать, то плата не должна превышать установленной на Таити цифры — 17,6 франка в день. На маркизском диалекте семнадцать с половиной франков обозначались одним словом «этоутемониэуатевасодисо». Это мудреное слово наши строители произносили с радостной улыбкой каждый вечер перед тем, как уйти по тропе вниз, домой. Но одно — слова, совсем другое — дело. Когда пришла пора рассчитываться, островитяне дали понять, что предпочли бы деньгам костюм, не говоря уже об удивительном бинокле.

Строительство затянулось на много дней: надо было воздать должное приносимым из деревни съестным припасам, а после доброго пира тянуло поспать под лесным пологом. А тут еще такой неувядаемый аттракцион — осмотр содержимого чемоданов… Все же бригада Иоане наконец завершила работы и удалилась. А с ней удалились и наши чемоданы со всем содержимым. Мы отдали свадебное платье и все такое прочее, оставив себе лишь палатку, два пледа да еще кое-какие самые необходимые предметы на тот случай, если когда-нибудь вздумаем отправиться в долгое путешествие обратно, к нашей цивилизации.

Одно меня огорчало: Иоане ухитрился выпросить наручные часы. Сколько лет предвкушал я тот день, когда, обосновавшись в собственной хижине в дебрях, положу часы на камень и прихлопну их сверху хорошим булыжником, чтобы осколки и колесики полетели во все стороны. Это зрелище и сопутствующие ему звуки должны были стать символической фанфарой, знаменующей великий миг воссоединения с природой.

Я говорил себе, что человек — раб маленького механизма, который отмеряет время и твердит: пора делать то-то и то-то, торопись, не мешкай. В нашем мире я только и слышал: время — деньги. У островитян времени было сколько угодно. Значит, они — богачи. И они обходились без часов. А мы прикованы к часам, которые похищают у нас время. Я не мог простить Иоане и себе, что позволил ему спасти часики от расправы, что моя заветная мечта так и не исполнилась. Я сказал себе, я говорил другим, я даже эту книгу начал со слов о том, что разбил часы. Это неправда. Часики достались Иоане. Но он их вскрыл и так основательно покопался в механизме, что они никак не могли похищать у него время.

В тот день, когда наши друзья из деревни завершили строительство, получили расчет и ушли, для нас началась новая жизнь. В долине царил мир и покой. Мы убрали палатку и вселились в новую, зеленую обитель. Больше никто не носил нам еду, так что пришлось самим заняться снабжением и строить кухню. Я взял мачете, срубил четыре прямых гибискусовых жерди и вбил их в землю рядом с хижиной. Сверху примостил плетенку из пальмовых листьев, и этот навес стал нашей кухней с выложенной камнем земляной печью на полинезийский лад.

Обставить хижину было несложно. Иоане уже смастерил нары вдоль одной короткой стены, причем когда я, измерив все рулеткой, опустил задранное вверх изножье, он снова поднял его: глазомер вернее! Правда, это не помешало ему потом выпросить у меня и рулетку. Уж очень забавно лента убегала в свой «домик», когда он нажимал кнопку. Лежать на бугристых нарах из круглых жердей было примерно так же удобно, как на бильярдных шарах, и мы настелили толстый матрац из банановых листьев. Связав лубом палки, я сделал две табуретки, стол (столешницей служила бамбуковая плетенка) и маленькую полку. Весь прочий инвентарь тоже был в стиле Робинзона Крузо. Тарелками служили большие жемчужницы, которые отсвечивали на солнце всеми цветами радуги. Роль чашек исполняли скорлупы кокосовых орехов на кольцах из бамбука. (Если снять с ореха защитную кожуру и постучать острым камнем по средней линии, скорлупа распадается на две аккуратные половинки, будто распиленная.) Для стаканов я использовал колена зрелого, золотистого бамбука; из того же твердого материала сделал ложки и черпаки. Воду мы носили в бутылочной тыкве, вычищенной изнутри и высушенной над слабым огнем. Из оставленного островитянами куска коровьей шкуры я сшил длинные ножны для своего мачете, да еще хватило на прочные петли для двери и ставней, потому что лубяные петли быстро высыхали и рвались. С пледами мы не расстались: после тропического дня ночи казались нам достаточно прохладными.

Трудно представить себе резиденцию лучше той, которую мы заняли на королевской террасе. Поселите в такую обитель издерганного стрессами человека — отдохнет и душой, и телом. Простой и гармоничный образ жизни помогал отвлечься от всяческих проблем; бамбуковые стены снимали малейший намек на нервное напряжение. Красивая зеленая плетенка становилась все живописнее по мере того, как бамбук дозревал и на зелени пламенели все новые золотисто-желтые полоски и пятна, создавая впечатление ожившего гобелена. Одновременно и крыша из пальмовых листьев стала менять свой ярко-зеленый цвет на красновато-коричневые оттенки. А распахнешь бамбуковые ставни — за окном, будто королевский сад, простирается вся верхняя часть долины Омоа.

Время обрело совсем другое измерение теперь, когда никакие часы не рубили его на секунды и минуты; на смену часам пришли солнце, птичий щебет, наш собственный аппетит. То ли отсутствие часов сказывалось, а может быть, тот факт, что мы жили насыщенной жизнью в совершенно новой для нас среде, где требовалось постоянно быть начеку, чтобы не споткнуться, не порезать ногу, не подставить голову под падающий сверху кокосовый орех, — во всяком случае нам некогда было скучать, и каждый день был так богат впечатлениями, что недели казались месяцами. Вспоминая теперь год, проведенный на Фату-Хиве, я готов по содержательности приравнять его к двадцати обычным годам.

День начинался с того, что красочная, словно попугай, маркизская кукушка звонкими трубными звуками будила дремлющий лес. Тотчас все прочие лесные птицы одна за другой включались в ликующий хор, в разных концах долины звучали разные мелодии, каждый исполнитель по-своему толковал тему любви. Просыпаешься веселый, счастливый и наслаждаешься чудесным утренним концертом, который начинался, как оперная увертюра перед открытием занавеса, *И набирал силу вместе с рассветом медленно, постепенно, чтобы наше пробуждение не было слишком резким. Сквозь бамбуковые ставни просачивался дневной свет, сопровождаемый последними порывами прохладного ночного ветерка. В ту самую минуту, когда свет достигал полной силы, пронизывающий холодок сменялся приятным теплом. А как не залюбоваться темными зубцами над противоположным склоном: кругом царит сумрак, а они розовеют, розовеют, и вот зарделись петушиным гребнем в солнечных лучах. Звучание лесного хора достигало полного крещендо, причем многих птиц явно притягивала лужайка вокруг нашей хижины, где на земле легче было разглядеть личинок и мурашей. Голубая с желтыми и зелеными пятнышками кукушка предпочитала густую листву могучего хлебного дерева перед нашими окнами, а пальмы кишели крохотными порхающими певцами, многие из которых были похожи на канареек.