Читать книгу "История Кометы. Как собака спасла мне жизнь - Линетт Падва"

– Пятерку ей за старание! – крикнула Джеки.

– И двойку за исполнение! – добавила Линдси.

Но потребовалось не так уж много времени, чтобы насмешки девчонок над «брассом» Кометы превратились в дружелюбную привязанность. Швыряя в озеро теннисный мяч, они только делали вид, будто бросают его ретриверам, а на самом деле кидали поближе к Комете, чтобы у той была фора. А когда борзая устала, помогли ей вырыть яму в прохладном песке, чтобы у «бедной собачки» было место, где отдохнуть и наблюдать за продолжающимся весельем. Когда в ожидании такого же обхождения подошли ретриверы, их похлопали по спинам и отправили обратно к воде.

Вскоре Комете удалось прочно сцементировать узы этой дружбы. Поскольку собачья шерсть как магнитом притягивает песок и воду, наши питомцы, перед тем как вечером возвратиться домой, с удовольствием позволяли ополоснуть себя и вытереть полотенцем. Коди и Сандоз безропотно отдавались любому, кто подходил их вымыть, но процедура очищения Кометы требовала присутствия меня или Фредди. Ее опыт общения с намордником был для нее кошмаром, оставившим шрамы, как в прямом, так и в переносном смысле слова. После того как я взял собаку, прошло несколько недель, прежде чем она позволила дотронуться до морды. И отворачивалась до сих пор, если это пытался сделать кто-нибудь, кроме меня и Фредди. Движение не агрессивное, но достаточно явное, чтобы у многих осталось впечатление, что она боится. Провести же полотенцем у Кометы по голове или морде считалось делом вообще невозможным.

В тот раз мытьем собак занимались девочки. Фредди вызвали в больницу, и она еще не вернулась. А у меня выдался не лучший день – я бы не удержал полотенце в руке.

– Заняться Кометой придется кому-нибудь из вас, – сказал я. – У меня просто не получится.

В начале лета девчонки обижались, когда Комета отворачивалась от них. Я объяснил, что проблема в ее прошлом, и, осторожно приподняв уши, показал многочисленные татуировки, от вида которых у меня по-прежнему все замирает внутри. Дочери мрачнели, пока я рассказывал, что пришлось испытать Комете и как жестоко обычно обращаются с беговыми борзыми, а потом бросают или уничтожают. Девочки принимали близко к сердцу чувства собаки.

– Папа, – предупредила Линдси, – Комете придется возвращаться в дом немного влажной. Я не хочу принуждать ее подставлять под полотенце голову.

Началось ополаскивание, и собака словно съежилась до размеров кожи. Дочери вытерли Комете тело, но с головы и шеи продолжали падать капли. Борзая подошла ко мне, но я не мог нагнуться. Попробовал протереть ее стоя, но ничего не получилось. Разочарованная Комета повернулась к девочкам и увидела у них в руках полотенце – они заканчивали вытирать Коди. Борзая подбежала, наклонилась и, подсунув голову под ткань, двинулась вперед, как машина на автомобильной мойке. Все замерли, боясь спугнуть это чудо. Затем дочери одновременно принялись осторожно сушить ей морду.

– Вот теперь, думаю, она нас по-настоящему полюбила! – воскликнула Джеки.

А я понял, что они тоже влюбились в Комету.

Хотя она стала полноценным членом нашей семьи, не требовалось талантов Шерлока Холмса, чтобы заметить, что главное внимание борзой сосредоточено на мне. Это было особенно видно на озере. Она подчинялась правилам утиной охоты, играла в догонялки, веселилась и принимала участие во всех забавах. Собачьи буйства могли продолжаться часами, но Комет выходила из игры раньше. Обычно через тридцать минут находила мое кресло и устраивалась у ног. Поначалу я поощрял ее продолжать веселиться. Говорил:

– Беги! Ты не нянька, чтобы присматривать за мной. – И каждый раз у моей дамы опускались внутренние кончики бровей, она немного щурилась, и на морде появлялось выражение как у возмущенной дочери, сомневающейся в здравом уме отца. Комета не закатывала глаза – медленно опускалась и с достоинством вытягивалась на песке.

Я решил, что, может, физиология собаки такова, что ей требуется отдых. Имея тонкую жировую прослойку, английские борзые быстро устают, если долго находятся на сильном холоде или изнуряющей жаре. Летом на озере душный воздух кипел от зноя. К середине сезона кожа у людей дубела от загара, а шкуры ретриверов выгорали до грязновато-белого цвета. Вероятно, Комета с трудом переносила жару: не помогали даже купания в прохладной воде, – однако, прерывая игры, не выглядела усталой, держалась сдержанно, но не враждебно. Поднимала голову, если Фредди или девочки звали ее продолжить баталии на воде, не двигаясь с места. Собака казалась поглощенной своими мыслями, а не утомленной.

Мое здоровье ухудшалось – случались дни, когда я даже не мог посидеть у воды. Но если оставался дома, то не лежал в постели, устраивался в кресле у выхода на озеро. Если я посылал Комету поиграть с собаками, она оставалась у стеклянной двери – мускулы напряжены, уши настороже, взгляд немигающий – и настойчиво требовала пустить ее внутрь.

– Собака превращается в сиделку? – спросила Кили, в очередной раз открывая Комете дверь в дом.

– Заметила? – Я невольно смутился. – Почему ты думаешь, что это связано со мной?

– А как же иначе? – отозвалась дочь. – Где бы она ни находилась, ей постоянно нужно знать, где ты и чем занимаешься.

– Вряд ли, – возразил я.

– Ты ее, похоже, совсем заласкал, – пошутила Кили. – Никто другой не горит желанием проводить с тобой столько времени.

– Очень остроумно. Я ее вовсе не ласкаю. У нас на это есть Фредди. – Каждый день я пытался донести до родных, что заметил в борзой. – Сначала я полагал, будто это ее реакция на жару и возню с ретриверами. Комета устает и смущается.

– Скажешь тоже – смущается, – усмехнулась дочь. – Даже отдыхая в семейной спальне, Комета чувствует себя как дома. Хитрюга – вот кто она.

Комета сумела своим обожанием втереться во все, чем я занимался днем. Ее присутствие редко было навязчивым – скорее чем-то вроде шума волн. Его не замечаешь, но действует он успокаивающе. Если не считать тех минут, когда собака будила меня по утрам.

Я упрямо не слушался совета Фредди переместиться на первый этаж, считая, что подъем и спуск по лестнице – хорошее упражнение и для меня, и для Кометы. Кроме того, оставаясь в семейной спальне, я всем показывал, что продолжаю справляться с обязанностями мужа. Комета спала на подстилке в досягаемости моей руки, но с рассветом, легко вспрыгивая на кровать, будила пристальным взглядом, словно тыкала палочкой. В открытое окно долетали мелодичные всплески бултыхающихся в озере собак – звуки несомненно приятные, но я предпочел бы услышать их позже. Я открывал глаза и видел отражение своего лица в обрамленных коричневыми веками искрящихся черных сферах и улыбчивую острозубую морду. Картину довершал неспешно машущий длиннющий хвост. В ответ на мое недовольство собака гулко подвывала: «Пора вставать! Пора вставать! Утро, пора вставать!»

Я же спросонья бубнил одно и то же:

– Комета, еще рано. Давай минутку поспим?

В ответ собака сразу ложилась на одеяло и переворачивалась на спину, выставив переднюю лапу к потолку и вытянув задние. Открытое от груди до хвоста брюшко словно приглашало легонько почесать. Повернутая набок голова терлась о простыни. Почесывание продолжалось несколько минут, и за это время исчезало мое нежелание вступать в новый день.