Читать книгу "Зло вчерашнего дня - Нина Стожкова"

Но такая эклектика и пестрота допускались лишь в старых садовых домиках на шести сотках, доставшихся Лининым друзьям по наследству от небогатых родителей. Другое дело — в закрытых коттеджных поселках. Там весь этот милый сердцу хлам давным-давно выбросили на помойку. Весь облик элитных домов давал понять: старью тут не место. Здесь живут новые люди, которые и жизнь свою тоже устроили по-новому: просто, комфортно, современно. Как в модных телесериалах или в глянцевых журналах. Обитатели этих ВИП-резерваций изо всех сил пытались забыть недавнее прошлое, когда были как все: ездили на работу в метро, бегали по вещевым рынкам, стояли в очередях, покупали пережаренные пирожки в палатке возле автобусной остановки, а посуду мыли в раковине руками. Теперь эти новые люди изо всех сил старались одним махом перепрыгнуть в другую жизнь — без хрущевок, пыльных дворов со сломанными качелями и вонючих подъездов. Забыть, скорее стереть из памяти все, что было! В коттеджи покупалось все самое новое — даже лучшее, чем в городские квартиры. Ведь загородный дом — зримое свидетельство того, что жизнь удалась. За высокими заборами игрались свадьбы, рождались дети, им нанимали лучших нянек и гувернанток. Наконец, дети первого поколения внезапно разбогатевших россиян выросли, наступило время идти в школу. И тут оказалось, что они совершенно не умеют общаться со сверстниками. Психологи даже придумали название новой генерации первоклассников — «коттеджные дети». Эти тепличные цветы не выдерживали даже легкого дуновения ветра реальной жизни. То, что за заборами усадеб идет совсем другое существование, что не у всех детей есть шоферы и гувернантки, оказалось для большинства «коттеджных» первоклассников довольно-таки неприятным сюрпризом.

Чего только Лина не повидала в элитных подмосковных поселках! Народившаяся буржуазия принялась чудить, чтобы прочнее утвердиться в новой жизни, и теперь расставляла свои метки — свидетельства финансового и жизненного успеха. Каминные залы, в которых можно гонять в футбол, бассейны, выложенные флорентийской мозаикой, белые рояли на верандах, зимние сады под стеклянными крышами, собачьи будки, являвшие собой миниатюрные копии особняков хозяев… И разумеется, новенькая дачная мебель, стены в светлых, пастельных тонах, посуда под цвет занавесок, изысканное шелковое или льняное постельное белье, картины в той же цветовой гамме, что и комнаты. Все тщательно разработано и продумано вместе с дизайнерами по интерьеру и ландшафту. Любая деталь обстановки намекает, нет, кричит об изысканном вкусе хозяев и их высоком положении в обществе.

«Глаз радуется, а душа скучает, — размышляла в таких домах Лина, сидя где-нибудь в уголке каминного зала. — Эти жилища без прошлого похожи на гомункулов, выращенных в ретортах, красивых и стильных, но до зевоты одинаковых».

К счастью, в доме Люси былое нахально вылезало изо всех щелей, властно напоминало о себе, заполняло пустоты, если они появлялись, с быстротой звука. Воспоминания возвращали домочадцев в небогатое и суетливое, но такое радостное и надежное прошлое. На книжной полке рядом с дорогими фолиантами стояли детские книжки Люси и ее отпрысков, любимая поэма Стасика — «Василий Теркин», которую тот всегда перечитывал, когда заболевал и лежал в постели с высокой температурой. В стеклянной витрине вместе с сувенирами из дальних стран пристроились ракушки, выловленные когда-то Катей в Черном море, крошечные машинки, которые Стасик собирал в детстве. А Викентий Модестович до сих пор спал на внушительном деревянном топчане, который Денис собственноручно сколотил еще в те годы, когда не нанимал «специально обученных людей»…

Размышления Лины прервал звонкий девичий голос:

— Ангелина Викторовна, угощайтесь, я вам ягод собрала!

«Эта девушка — просто чудо!» — подумала Ангелина и, не вставая с шезлонга, лениво протянула Серафиме руку. Та от души насыпала Лине в ладонь целую горсть малины и, звонко рассмеявшись, побежала к Стасику, который маячил на полянке, ревниво присматривая за своей «боттичеллиевской Венерой».

— Видишь ли, Викеша, — до Лины долетел из беседки густой раскатистый басок гостя, — наш храм собирает пожертвования на ремонт. Надеюсь, ты внесешь достойную лепту?

— Храм? Какой еще храм? — В голосе Викентия Модестовича послышались искреннее удивление и беспокойство. — Синагога?

— При чем тут синагога? — удивился в свою очередь Михаил Соломонович. — Я хоть и еврей, но крещен в православную веру.

— Ты? Православный? Подпеваешь попам в театральных византийских рясах! — пророкотал Викентий Модестович. В его голосе послышались растерянные нотки. — Ты же когда-то был секретарем партийной организации, Миша! Партсобрания проводил…

— Заблуждался, прости, Господи. — Лина увидела, как Михаил Соломонович вышел из беседки и широко перекрестился, обратив смиренный взор на безоблачное небо. — А потом я прозрел. Понял, что «материя — объективная реальность, данная нам в ощущениях… Богом», — как говаривал покойный философ Александр Зиновьев. Наверное, Викеша, я прирожденный руководитель. Раньше избирали парторгом — теперь церковным старостой. Перед тобой смиренный прихожанин храма Непорочного Зачатия. Да и тебе бы я посоветовал: пока не поздно, одумайся, крестись. Умоляю, не помирай во грехе! Если хочешь знать, я это как врач тебе советую.

— Нет, я потрясен! Я раздавлен! — Викентий Модестович так разволновался, что снял соломенную шляпу и протер большим клетчатым платком вспотевшую лысину. — Как можешь ты, врач, профессор, серьезный ученый, позволять себя обманывать каким-то безграмотным хитрым попам? Ты что, всерьез уверовал в непорочное зачатие?

— А партеногенез? Ты что, Викеша, биологию в школе не проходил? — развел руками гость. — А если проходил, тебе прекрасно известно, что растения могут размножаться и без партнеров. А оплодотворение из пробирки? Или клонирование? Как они вписываются в твои закоснелые взгляды?

— Все вышеперечисленное чудесами вообще не считаю, — отрезал Викентий Модестович, и Лина услышала его возмущенное покашливание. — Обычное развитие науки. Ты что, и вправду думаешь, что ведешь свой род от Адама?

— Ну, обезьяну я оставлю для твоего семейного альбома, — ядовито заявил гость, красноречиво взглянув на шерстистые руки приятеля, — твой экстерьер — серьезный аргумент в пользу надуманной теории старика Дарвина. А я — всего лишь скромный потомок Адама. Хотя моя Дора Львовна, царствие ей небесное, была крупновата для мужского ребра. Но, честно говоря, из-за ее любопытства меня вполне могли изгнать из рая. Так даешь ты нам деньги на храм или нет? — нетерпеливо вопросил гость.

— Надо подумать. — Патриарху явно не хотелось расставаться с ощутимой суммой. — Тут дело принципа. Не хочу поддерживать своими денежками опиум для народа.

— Ну ладно, думай до вторника, — милостиво разрешил Михаил Соломонович. — А я пока с твоего позволения отдохну денек у тебя в поместье, раз уж притащился по жаре на электричке в такую даль. Во вторник мне на дежурство — тогда и освобожу тебя от своего общества.

Ангелина сидела тихо, стараясь как можно дольше не обнаружить свое присутствие. Хотя понимала, что подслушивает. Но разговор неожиданно заинтересовал ее. Вопросы веры и безверия волновали Лину столько, сколько она жила на свете.