Читать книгу "Магический код - Ольга Егорова"

— Ту, другую — это опять ту же самую?

— Да нет. Другую…

— Стоп! Их вообще сколько, этих девчонок твоих? Что-то я со счета сбиваться начал… Это какую еще другую?

— Ну, мулатку. Они вдвоем с мулаткой гастролировали. Стриптиз-шоу, — почти горестно вздохнул Иван.

— Люблю мулаток, — воодушевился Юрка.

— И не надейся, — усмехнулся Иван. — Она тоже… того.

— Лесбиянка? Ой, попади она мне в руки, я б из ее черной кудрявой башки всю эту дурь выбил… У нее ведь башка черная, кудрявая, я правильно понимаю?

— Ну, правильно. Черная. Кудрявая.

— Эх, люблю мулаток! Я б ей показал… Научил бы уму-разуму. Только я в Саратове что-то ни одной местной мулатки не встречал.

— Я тоже не встречал. Но про нее я, честно говоря, не знаю. Может, она и правда из Парижа была, а может, вообще из Африки. Уж больно черная. Но тоже красивая.

— Тяжелый случай, — вздохнул Юрка. — Жаль, если она из Африки. А то я б ее замуж взял.

— Дурак ты, Трепаков, — беззлобно отмахнулся Иван.

— И ты, Ламихов, дурак тоже, — так же беззлобно ответил Юрка.

Некоторое время они помолчали.

— Как хоть ее звали, многоликую твою, а?

— Не знаю. — Иван пожал плечами. — Или Лариса, или Диана, или, может, просто Дина… А может, вообще по-другому.

— Это обнадеживает. Только я все равно ничего не понял.

— Ну что здесь понимать, — почти рассердился Иван. — У них дуэт так назывался — Диана и Лора. Значит, по-русски, Дина и Лариса. Только вот кто из них кто, я не знаю. А может, просто придумали имена, чтоб красиво звучали… Слушай, Юр, это ничего, что у тебя там за дверью пациенты?

— Ничего, что за дверью. А что, лучше их сюда позвать, чтоб приняли участие в обсуждении?

— Да нет, просто у них, наверное, зубы болят, а я тебя тут отвлекаю своими глупостями…

— Ничего ты меня не отвлекаешь. И совсем не глупостями. — Впервые за время беседы Юрка посмотрел на Ивана абсолютно серьезными глазами. — Знаешь, Ламихов, я ведь давно об этом мечтал для тебя… Да и ты, наверное, сам для себя об этом мечтал… Чтобы Верка из башки твоей вылетела… А вот тут, видишь, подходящий случай, кажется, представился…

— Да перестань чушь молоть, — зло отмахнулся Иван. — Говорю тебе, у них любовь… Я сам видел…

— Что ты видел? Как они танцевали? Дважды дурак ты, Ламихов. Ты в театре когда-нибудь был? Или на балете?

— Ну, был на балете. В прошлом году, с мамой. «Лебединое озеро» смотрели. Только я не помню уже ничего. Да какая разница?

— Танец — это искусство, — процитировал Юрка слова неведомой ему турецкой Маруси. — Актеры, которые во время пьесы умирают от любви друг к другу, совсем не обязательно любят друг друга в жизни. Они могут просто ненавидеть друг друга или, по крайней мере, испытывать друг к другу полнейшее равнодушие. И совсем не спать в одной постели.

— Ты не видел, — упрямо повторил Иван. — А я — видел. Своими глазами. Да и вообще, какая разница?

— Никакая, — помолчав, задумчиво ответил Юрка. И повторил по слогам: — Ни-ка-ка-я. А теперь, дорогой мой друг Иван Ламихов, иди. Я твой зуб вылечил, в кассе мои услуги оплатишь. А меня другие пациенты ждут. У них тоже, между прочим, зубы болят. Им помощь моя нужна, а я тут с тобой…

— Ну и ладно. Ну и спасибо тебе.

— Ну и пожалуйста. Вот, квитанцию не забудь. Будет болеть — жри анальгин. Если сильно будет болеть — приходи. Но не должно, там все чисто вроде. А так — звони, если что. И не забудь, в субботу встречаемся…

— Не забуду. — Иван пожал протянутую руку и скрылся за Дверью, одарив сочувственным взглядом пациентов, которым еще только предстояло пройти все семь кругов ада в кабинете его добродушного приятеля.

«Что-то он задумал», — размышлял Иван по дороге домой, вспоминая хитрый прищур глаз и протяжно-задумчивое «ни-че-го». Такое вот «ни-че-го» обязательно что-нибудь да значит. Не первый и даже уже не десятый год знал Иван Юрку Трепакова, чтобы сразу догадаться — приятель строит какие-то планы. Только вот интересно, какие?

Голубой мечтой Юрки Трепакова было желание о том, чтобы Иван наконец забыл Верку. Иван же об этом уже и не мечтал, поскольку знал, что мечтать бесполезно. Не та она женщина, которую можно забыть, как бы высокопарно это ни звучало. Да дело даже и не в том, что Верка — какая-то особенная суперженщина, не такая, как все. Просто забыть Верку — значило вычеркнуть из жизни пятнадцать прожитых лет. Пятнадцать лет — это больше чем половина жизни. Вот так-то. Забыть невозможно, как бы ни хотелось. Если только долго-долго биться головой об стену, так чтобы отшибло все мозги, чтобы получилась очень удачная и удобная амнезия, которая сожрала бы эти пятнадцать прожитых лет, проглотила, затянула бы в свою черную пасть и ни в коем случае обратно не выпустила.

Биться головой о стену Ивану не хотелось. Теперь уже — не хотелось. Хотя тогда, семь лет назад, ему так и мерещились всякие изощренные пути, ведущие к забвению, самым банальным из которых была намыленная веревка. Или — сто таблеток нитроглицерина. Или — прыжок вниз с восьмого этажа. Да если разобраться, все они, эти пути, были банальными. Первую неделю он только об этом и размышлял — какой путь выбрать. А потом вдруг самому смешно стало — вот ведь здоровый, взрослый мужик, двадцать два года уже, а целую неделю лежит на кровати, как прыщавый подросток, и раздумывает о том, как бы так покрасивше уйти из жизни. Разозлился он тогда на себя очень сильно. От злости послал самого себя куда подальше и оказался аж в Сибири, на какой-то нефтяной скважине, в роли простого рабочего. А потом еще дальше — аж в Испании, на апельсиновых плантациях днем и в ресторане за посудомоечной машиной ночью. Потом снова в Сибири, потом в Москве, и только три года назад его снова к дому прибило. Только три года назад он почувствовал — хватит уже. Вспомнил про мать, одиноко стареющую в пустом и холодном доме. Вернулся, прижился как-то почти сразу, а деньги, заработанные за три с лишним года тяжким трудом и почти нерастраченные, вложил в дело. Открыл контору, нанял людей, заказал рекламу, пару-тройку удачных клиентов подцепил — и вот пошла жизнь в гору, началась наконец белая полоса…

Только это все совсем не значило, что он забыл Веру. Он просто пытался о ней не думать. С переменным успехом ему это удавалось. А озабоченность лучшего друга и матери по этому поводу очень часто его злила, буквально выводила из себя. Ведь порой до смешного доходило. Была, например, у матери лучшая подруга, соседка по лестничной площадке. И звали ее тетей Верой. Так мать, после того как Иван наконец домой вернулся, хронически стала называть свою подругу то «соседкой из семьдесят пятой», то «Трофимовной», то «Иллариона Вениаминовича женой». Но как раньше, Верой, — никогда. Иван сразу подметил эту дурь, но виду не подавал до тех пор, пока однажды у матери совсем язык не запутался, когда она, что-то торопливо рассказывая, с третьей попытки так и не смогла выговорить имя-отчество супруга тети Веры.