Читать книгу "Пожирательница грехов - Маргарет Этвуд"

После этого мой интерес к Бетти возрос чрезвычайно. Так значит, это у Фреда в крови — спутываться с женщинами. И Бетти тоже могли убить. Теперь, когда Бетти смеялась, я знала, что это маска, за которой скрывается раненая женщина, мученица. Бетти не просто бросили. Даже я понимала, что положение брошенной женщины совсем не трагическое, это унизительно и смешно. Но у Бетти все было по-другому: ее чуть не убили. Скоро я уже не сомневалась, что именно так воспринимает себя и сама Бетти. Строгая и недоступная, она держала на расстоянии всех неженатых мужчин, которых подсовывала ей мама. Бетти была окутана зловещей аурой жертвенной крови. Бетти прошла через это, она знала, что это такое, осталась жива и теперь посвящала всю себя, посвящала… ну… чему-то такому, иному.

Но я не могла долго идеализировать Бетти. Потому что у мамы скоро кончились неженатые мужчины, и Бетти сидела у нас за ужином одна. Она беспрестанно и во всех подробностях рассказывала про своих коллег — точно так же, как когда-то рассказывала про Фреда. И скоро мы уже знали, какой кофе пьют эти коллеги, которые из них живут со своими матерями, где они стригутся и как обставлены их квартиры. У самой Бетти была очень милая квартирка на Авеню-роуд, она лично переделала ее и сама сшила чехлы для мебели. Бетти была предана своему шефу, как когда-то Фреду. Она делала для него все рождественские покупки, и каждый Новый год мы знали, что подарено сотрудникам, жене и детям и сколько это стоило. Бетти вроде была счастлива.

Ближе к Рождеству Бетти зачастила к нам: мама говорила, ей жалко Бетти, потому что у нее нет семьи. Бетти все время дарила нам с сестрой такие подарки, словно мы все еще маленькие, — “Парчизи”[4]или ангорские варежки на размер меньше. И я потеряла к Бетти всякий интерес. Даже ее постоянная веселость стала мне казаться ненормальной и ущербной — на грани идиотизма. Мне было уже пятнадцать, и на меня находили приступы подростковой депрессии. Сестра училась в университете Куинз: иногда мне перепадали ее наряды, из тех, что ей наскучили. Моя сестра была не то чтобы красива — слишком большие глаза и рот, — но все находили ее живенькой девушкой. А меня находили милой. Я уже сняла скобки, но толку было мало. И вообще, по какому праву Бетти такая веселая? И когда она ужинала у нас, я извинялась и уходила к себе в комнату.

Как-то весной, когда я училась в одиннадцатом классе, я вернулась из школы и увидела, что мама сидит в гостиной и плачет. Мама так редко плакала, что я испугалась, вдруг с отцом приключилась беда. Я уже не боялась, что он ее бросит, — эти страхи были позади. А вдруг он погиб в автокатастрофе?

— Мам, что случилось? — спросила я.

— Принеси мне воды, — сказала она. Она попила воды, откинула волосы со лба. — Все, я успокоилась, — сказала она. — Мне только что звонила Бетти. Ужас, она мне такого наговорила.

— Но почему? — спросила я. — Что ты ей такого сделала?

— Она меня обвиняла… это ужасно. — Мама вытерла слезы. — Она просто орала на меня. Я в жизни не слышала, чтобы Бетти орала. Господи, я столько с ней возилась. А она сказала, что не желает со мной больше разговаривать. И как ей могла прийти в голову такая мысль?

— Какая мысль? — спросила я. Я озадачилась не меньше мамы. Она, конечно, плохая кулинарка, но зато хороший человек. Я даже мысли допустить не могла, что мама способна совершить нечто такое, за что на нее будут орать.

Мама замялась.

— Про Фреда, — сказала она. — Бетти просто сошла с ума. Мы не виделись пару месяцев, и вдруг — такое.

— С ней что-то не так, — сказал отец вечером за ужином. И, конечно же, оказался прав. У Бетти нашли опухоль мозга, врачи пропустили, все обнаружилось, когда она стала чудить на работе. Бетти умерла в больнице через два месяца, но мама узнала только позднее. Она очень сокрушалась, твердила, что обязательно пришла бы в больницу, несмотря на тот обидный звонок.

— Надо было мне догадаться, — сказала мама. — Трансформация личности — один из симптомов. — В процессе выслушивания других людей мама много узнала про всякие смертельные болезни.

Но меня не устраивало такое объяснение. Много лет спустя Бетти все еще бродила за мной повсюду, ожидая, когда я избавлюсь от нее неким способом, который устроил бы нас обеих. Весть о кончине Бетти была для меня как приговор. Так вот она, награда за преданность и желание угодить: вот что случается с такими (думала я), как я сама. Я открыла наш выпускной альбом и взглянула на свою фотографию: на меня смотрела девушка с прической под пажа, с виноватой, умиротворенной улыбкой — взгляд, которым на меня смотрела Бетти. Она была добра ко мне, когда я была ребенком: она была ко мне добра, но не так обаятельна, как Фред, и я в своем детском жестокосердии выбрала его. Я представляла, как в будущем один за другим меня бросают Фреды, и эти Фреды бегут по берегу реки за толпой живеньких девушек, и все они поразительно похожи на мою сестру. А последние злобные и яростные выкрики Бетти — то был крик протеста, потому что в жизни все нечестно. Я знала, этот гнев — и мой гнев тоже: темная, оборотная сторона отталкивающего, ущербного благодушия, которым страдала Бетти, — как осложнение после разрушительной болезни.

Люди меняются в нашем представлении, особенно когда умирают. Я проскочила пору глупых трагедий и поняла, что, если не хочу превратиться в Бетти, нужно стать кем-то еще. Да я уже и не была ею. В какой-то степени она избавила меня от необходимости поступать, как положено, ибо все положенное сделала сама. И люди больше не называли меня милой девушкой, а стали называть умной, и постепенно я вошла во вкус. А сама Бетти — Бетти, освещенная эфемерным солнцем пятнадцатилетней давности, Бетти, пекущая овсяное печенье, удалилась от меня в трехмерное прошлое. Обыкновенная женщина, умерла молодой от неизлечимой болезни. И все, и ничего больше?

Иногда мне хочется вернуть Бетти, поговорить с ней хотя бы часок. Чтобы она простила меня за те ангорские варежки, что мне не понравились, простила мои маленькие предательства и юношеское высокомерие. Я бы показала ей этот рассказ и спросила, правду ли я написала. Но как сказать ей, чтобы она поняла? Ведь она просто засмеется добродушно и бестолково, протянет мне шоколадное печенье с орехами или клубок шерсти.

С другой стороны, Фред — это неинтересно. Всех этих Фредов нашей жизни узнаешь по тому, как они поступают и что выбирают. А вот Бетти — Бетти несут в себе тайну.

Полярности

Какая нежность и наслаждение

Быть человеком: вырвать у пространства

Оттаявший кусочек, где можно жить…

Маргарет Эвисон. Новогодняя Поэма

Он не видел ее неделю, и это было непривычно: он спросил, не болела ли она.

— Нет, — ответила она, — работала. — Она всегда говорила о работе четкими, по-военному отточенными фразами. За спиной у нее рюкзачок, а там — книжки, блокноты. Для Моррисона с его сумбурным сознанием, метанием от одною к другому — поднять, потрогать, положить на место — она была образцом решимости, которой так не хватало ему самому. Может, из-за этого ему никогда не хотелось прикоснуться к ней: ему нравились женщины если не глупее его самого, то по крайней мере ленивее. Безделье возбуждало его: невымытые тарелки у девушки в доме — приглашение к безделью и неге.