Читать книгу ""Диагноз" и другие новеллы - Юстейн Гордер"

Енни к тому же была абсолютно трезва.

И от неё не пахло лыжной мазью или кремом для загара. Или парафином и берёзовыми дровами. От неё не пахло даже перекисью марганца.

Странно было смотреть, как люди, сблизив головы, перешёптывались и шушукались друг с другом, как они кудахтали и смеялись. Как кокетничали друг с другом и рассказывали друг другу весёлые истории. Как распускали свои павлиньи перья и хвастались. Было почти больно смотреть на них.

— Посмотри на кончик моего носа! Ещё у меня немного загорел живот… А разве ноги у меня не загорели? И вот мы встретили лектора и врача… которые жили в гигантской хижине… с сауной. Ну, ты понимаешь… и всем прочим… Несколько дней было так тепло, что мы могли загорать в одних трусиках от купального костюма.

Мелкие людишки, думала Енни, дрожавшая под своим плащом.

Несколько недель тому назад она сама была одной из таких. Теперь она себя не узнавала. Теперь её тошнило. Теперь она пребывала где-то в мировом пространстве.

Из страха встретить знакомых она поспешила выйти на улицу.

ЕННИ ПРОКЛАДЫВАЕТ СЕБЕ путь между мотоциклами, стоящими перед отелем «Норвегия». Она пересекает наискосок Фестплассен[52]и направляется к автобусной станции.

Внизу у самой воды примостилась, занимаясь любовью, парочка. Зрелище не из приятных. Как они могут, думает Енни. Это производит впечатление изнурительного труда. Да и холодно. А выглядит это, несомненно, чуточку комично. Двое распростёртых у воды животных, которые когтят, и тискают, и гладят, и щиплют друг друга. Причина их вожделения в том, что они принадлежат к двум разным видам рода человеческого.

И всё же: она так хорошо их понимает! Она сама была человеком…

САМОЛЁТ УЛЕТАЛ не раньше чем через полтора часа. Но маршрутный автобус в аэропорт Флесланн отправлялся сейчас же. Фана — Мильде[53].

Впервые за день она физически почувствовала, что больна. Подземный коридор, ведущий в автобусный терминал номер восемнадцать, был бесконечно длинный. И ещё нужно было подняться по трудной лестнице. Да и в автобусе, где она изо всех сил пыталась удержать чемоданчик, пока рылась в сумочке, доставая деньги на билет, пришлось нелегко.

Она так много думала о смерти, что позабыла о своей болезни.

Теперь она почувствовала, как слаба…

— Извините, вы здоровы, фру[54]?

То был шофёр автобуса. С тех пор как она была застигнута врасплох Сири в кафе Реймерса, к ней впервые обращались с вопросом.

Енни почувствовала, как тёплая волна благодарности разлилась по её телу.

— Что? О, да-да, по-моему… здорова. Я всего лишь немного устала Спасибо. Мне очень жаль…

Охотнее всего она обняла бы его. Попросила бы о помощи, о сострадании. Или легла бы на капот двигателя и заплакала.

Она — возможно, впервые, будучи взрослой, — прожила целый день, не думая о том, как она выглядит. Пожалуй даже, рано утром она не подкрасила глаза.

Она чувствовала себя не только бледной и неухоженной. Должно быть, на её лице лежала печать страха, отчаяния, подавленности и смятения. Наивно было бы думать, что не все те мысли, с которыми она бродила по Бергену, были видимы всем и каждому.

Её охватило ощущение, которое она часто испытывала ребёнком. Ощущение того, что все, кто смотрит на неё, могут прочитать её мысли.

МИР

ЕННИ ВСЕГДА ЛЮБИЛА ездить автобусом.

Она любила сидеть у окна и смотреть, как мимо проплывают пейзажи. Горы, фьорды, дома, витрины магазинов, люди…

Как будто листаешь страницы книги.

Здесь она могла сидеть сама по себе и тайком — ни перед кем не отчитываясь — прислушиваться к людским беседам о погоде и ветре.

Самые важные часы раздумья в жизни Енни бывали во время дневных поездок автобусом между Осане и Бергеном. Если её мысли время от времени выходили за рамки житейской экономии и обычных дел, то это бывало в автобусе.

Это здесь она встретила восход солнца. Здесь пережила час сумерек. Это здесь однажды её осенила, словно какой-то парадокс, мысль, что человек — не вечен.

НА ЭТОТ РАЗ она села позади молодой матери с болтунишкой сыном шести-семи лет.

Он как раз достиг той поры в жизни, когда уже привык к действительности вокруг. Мир не был для него больше таким новым, будто с иголочки, и неисследованным. Ему по-прежнему предстояло узнать много неизвестного, но мир как таковой не был больше источником удивления. Он не был предметом постоянных открытий.

Впереди через несколько рядов на коленях у отца сидела двухлетняя девочка Она то дёргала папу за бороду, то вырывалась у него из рук, восторженно показывая пальчиком в окошко.

Это дитя было совсем другим существом, нежели семилетний мальчик. Малютка по-прежнему пребывала в магическом возрасте. Для неё мир был по-прежнему столь же абсолютно нов, как и на седьмой день Творения, когда Господь отдыхал. И крошечная девочка видела что мир — прекрасен…

Если бы шофёр автобуса внезапно поставил управление на автомат, а сам принялся бы парить над крышей автобуса, над головами пассажиров, она, возможно, показав на него пальчиком, сказала бы:

— Смотли, папа! Дяденька летает…

С отцом, этим адъюнктом[55]или социологом лет тридцати, абсолютно наверняка случился бы шок. Просто потому, что ему, прожившему тридцать лет или что-то в этом роде, никогда не приходилось переживать ничего подобного. Да, только лишь поэтому!

Теперь двухлетняя крошка показывала на машину «скорой помощи» с синими огнями и включённой сиреной. Машина проехала мимо автобуса по направлению к Сёрейде. Для девчушки это было чем-то неслыханным.

Папаша едва ли заметил, на что она показывала пальчиком. Он разделил переживания дочурки исключительно из педагогических соображений. Ему доводилось видеть машины «скорой помощи» и раньше.

Девочка едва успела сесть, как снова начала вырываться из рук отца. Теперь она, обезумев от восторга, показывала на лошадь, стоявшую перед большой конюшней.

— Гав-гав! — повторяла она.

— Лошадь, Камилла. Это — лошадь… а не собачка.

И он был прав.

Отец, пожалуй, почесал бы голову, заметь он из окна автобуса кенгуру. Но исключительно потому, что он много, много раз проезжал через Фьёсангер[56], даже мимолётно не зацепив взглядом кенгуру. Девчушка же, со своей стороны, захотела бы разразиться точь-в-точь тем же самым «гав-гав!».