Читать книгу ""Диагноз" и другие новеллы - Юстейн Гордер"

Енни забавлялась мыслью о том, будто она тоже была на борту этого парома Будто она стояла на палубе далеко в глубине фьорда, — а там забавлялась мыслью о том, что видела себя на мысу Норднес и смотрела вслед себе самой.

В какой-то миг она обнаружила: она запуталась и не в состоянии определить, где находится. Она на борту парома, но в то же время и на мысу Норднес. И на вершине Ланноса[46]в горах Мьёльфьелль, и в Осло, и — у сестры в Санивикене, и в Радиологической клинике…

Если бы только отрешиться от времени, она находилась бы во всех этих местах. Она бродила бы по Луне. Она была бы повсюду.

Енни вспомнила, как она летела над Европой в 1975 году. Люди были так далеко от неё, что она их не видела Но она повсюду замечала их следы. Она видела города и небольшие участки пахотной земли. Словно мелкие клеточки жёлтого, зелёного и серого цвета. Греция, Югославия, Австрия, Германия, Дания. И древняя Норвегия. Но с высоты десяти тысяч метров она не видела никаких границ между странами. Зелёная Европа…

Она словно видела сейчас картины земного шара, снятые с Луны. Или нечто в глубине мирового пространства. Голубой глобус.

Если смотреть с такого расстояния, вся жизнь на этой планете — тесно связана между собой. Как живой организм. Удивительное дело. Игра живых вещей в пустом пространстве.

Кто обратил внимание на Енни и её судьбу, когда картина одним щелчком была снята с Луны? Какое значение имела одна муравьиха среди многих миллиардов муравьёв?

И всё же — в своём сознании она странным образом охватывала весь мир.

Когда умру, думала Енни, весь мир умрёт вместе со мной. В наследство к другим людям перейдёт совсем другой мир.

Её мир сейчас здесь. Через несколько недель или месяцев он исчезнет…

Прилетел воробей и сел рядом с ней на скамейку. Посидел немного, и всё оглядывался по сторонам. А потом улетел.

АПРЕЛЬ

ОДНАКО ПАРОМ на Аскё уже пришёл. Енни встаёт со скамейки, поднимает белый чемоданчик и начинает спускаться вниз к городу.

Апрель. Газоны и лужайки такие зелёные, что почти больно смотреть на них. На клумбах растут подснежники, крокусы и нарциссы. Голые берёзы словно окружены лёгким ореолом. А у некоторых появилась даже светло-зелёная дымка Через неделю их окутает зелёный плащ.

Апрель. Енни кажется непостижимым, как всего за несколько недель из чёрной и безжизненной земли тоннами, будто насосом, выкачивается зелень, живая материя.

Апрель. Она снова думает о Пасхе. О смерти и воскрешении из мёртвых. О посевном зерне, которому должно упасть в землю и умереть…

ЕННИ МЕДЛЕННО ПРОХОДИТ мимо Фредриксберга[47]и спускается вниз в старое деревянное строение между монастырём и Пуддер-фьордом.

Зелёные газоны и лужайки. Деревья. Старик с тростью. Щебечущий детский смех. Тяжёлое вечернее солнце прорывается сквозь завесу туч.

Енни впитывает в себя все эти впечатления.

Прощай! — жёстко и горько думает она. Прощай, Берген!

Прощай, живая Земля, прощай, Солнце на небе! Счастливого пути! Я покидаю вас, моё время истекло. Теперь меня не будет. Не будет ни неделю, ни две. Навсегда! Навечно!

Вдруг она понимает, что означает это слово: «Навечно!» Это происходит в долю секунды. Енни познаёт вечность. Это был мой мир. Целых тридцать шесть лет. Нет, миллионы лет. Она ощущает себя ни на один день не моложе Ульриккена[48]. Каким непостижимым был этот мой мир! Он был окрашен в мои цвета. Он был охвачен моим сознанием.

Возможно, существуют и другие миры. Другое место. Или другое время. Или то и другое. Но именно в этом мире ей дано было пребывать. В мире долин и фьордов, в мире пустынь, моря и джунглей. С лошадьми, и коровами, и козами, и слонами, и носорогами, и жирафами. С крокусами, подснежниками, с алтеей, с апельсинами, сливами и крыжовником.

…И с людьми — женщинами и мужчинами. Енни познала человечество. На близком расстоянии. Она была в близком контакте четвёртой степени. Она сама была человеком!

Мир!

Это здесь побывала она с кратким визитом. Как участник, как представитель, как наблюдатель.

Сколько часов у неё остаётся?

Но, пожалуй, это не так уж и важно, если она всё равно уже по пути отсюда?

Ну нет — это важно. Сколько часов жизни остаётся у неё? Сколько часов бытия!

Дай мне жизнь ещё раз! — думает Енни. Дай мне здоровое тело! Дай мне, верни мне мою юность обратно…

«Дай нам Варавву!»[49]

Это она — Енни — жертвенная овечка на эту Пасху. Это она несёт всё страдание мира на своих плечах.

«Если станет вовсе тихо ныне, мы услышим сердца стук… Если ж поползём или пойдём, будь мы даже заблудшие овечки — мы живём!»

ОНА БЫЛА ВНИЗУ на Энгене[50].

Будь это обычный вечер вторника, она, возможно, выбрала бы путь мимо кафе «У Весселя»[51], прежде чем поехать автобусом домой в Осане. Не исключено, она встретила бы кое-кого из знакомых, кого-то, с кем можно было бы поболтать…

Но это не был обычный вечер вторника. Она, впрочем, всё равно решилась на последний визит к Бесселю, но вовсе не для того, чтобы встретить знакомых. А для того, чтобы последний раз окунуться в живую стихию, прежде чем повернуться спиной к Бергену и уехать в Осло.

Она прошмыгнула мимо гардеробщика так, что избежала неприятностей, не сдав плащ и чемоданчик. С чемоданчиком в одной руке и сумкой в другой она проскользнула между столиками в задымлённое помещение. На этот раз она не высматривала знакомых. Этот миг, атмосферу, жизнь кафе она хотела ныне унести с собой.

То был великий день разговоров на тему: «посмотри, как я загорела». Однако попадались изредка и бледные лица. Они бы должны ощущать себя изгоями, словно принадлежат к этническому меньшинству. Было нечто ненормальное в том, чтобы разгуливать между столиками в кафе с чемоданчиком в руке в первый будничный день после Пасхи. Белый чемоданчик подчёркивал ненормальную бледность лица.