Читать книгу "Еврейский бог в Париже - Михаил Левитин"

Рачковский (вскрикивает). А?! Герасимов, вы здесь? Какого черта! Кто в моем кабинете? (Замечает Азефа.) Что вы здесь делаете, инженер Азеф?

Азеф. Нет, какая наглость, сначала арестовывает, потом спрашивает, что делаю? Любуюсь вами, Рачковский. Даю себя арестовать, сам набиваюсь на арест, даю приставу по морде, требую встречи с вами, рискую своей безупречной партийной репутацией, а вы наивно спрашиваете — что я делаю? Сколько можно молчать, Рачковский? Вы толкаете меня на необузданные поступки, мне что, жизнь не дорога, а если меня спросят: «А почему тебя выпустили, Азеф, из кабинета его превосходительства и не перевербовали ли тебя, Азеф, пока ты там находился, где гарантии, что ты не провокатор, Азеф, отвечай!» В бирюльки изволите играть, Рачковский? Почему вы мне не ответили? Почему молчали? Хотели провалить? Или у вас нашлась замена Азефу? Предъявите! Не верю! Таких доверчивых, как я, больше нет. Вы что, язык проглотили, Рачковский?

Рачковский. Ну, и наглец! Нет, каков наглец! Это в моем кабинете! А повстречайся я с ним на его территории…

Азеф. Нет у меня территории. Это Россия, а она вся ваша, ваше сиятельство. Моя территория — это черта оседлости, погромы, сопливые, грязные, как вы говорите, жиденята, нищее детство.

Рачковский. Ах вы, дрянь! Вы что, думаете, я не знаю, что вы дезинформировали нас по делу Плеве?

Азеф. О Плеве изволите говорить? А кто в Кишиневе пролил еврейскую кровь, кто погромы организовывал, вы что думаете, я — железный, сердца у меня нет?

Рачковский. Вы сами за эти годы выдали нам десятки своих соплеменников!

Азеф. Я вам не соплеменников выдавал, а революционеров, убийц, а там в Кишиневе — невинные!

Рачковский. Гореть вам в геенне огненной!

Азеф. Разберемся, разберемся.

Рачковский. Доиграетесь.

Азеф. А вы уже доигрались, ваше превосходительство. Сколько дадите за батюшку-царя?

Рачковский. Что?

Азеф. За убийство государя императора?

Рачковский. Вы с ума сошли!

Азеф. Испугались? Вы бы еще дольше не отвечали на мои послания. Грохнуло бы так, что в Австралии было бы слышно.

Рачковский. Докладывайте.

Азеф. Гарантии.

Рачковский. Какие гарантии?

Азеф. Что вы не используете меня как проститутку, а отнесетесь с прежним уважением, как относились все ваши предшественники на этом посту.

Рачковский. Что вы хотите?

Азеф. Тысячу рублей каждый месяц — и без фокусов!

Рачковский. Вымогатель! Это зарплата министра!

Азеф. Не злите меня. Жизнь министра сегодня не стоит ни копейки.

Рачковский. Хорошо. Докладывайте.

Азеф. Это вам подчиненные пусть докладывают, а я, когда увижу, что вы держите слово, сообщу ход дела по прежним адресам. А сейчас попрошу вас распорядиться, чтобы меня вывели на улицу и устроили побег.

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Собрание в Женеве. Кучка людей вокруг человека в инвалидном кресле.

Бурцев (заканчивая). И тогда я понял, что этот предатель не кто иной, как Азеф.

Молчание.

Бурцев. Все.

Долгое молчание.

Бурцев. Я сказал все.

Савинков выбегает из комнаты.

В тишине слышно, как заплакала женщина, отвернувшись.

Человек в кресле. Ну?

Бурцев. Что?

Человек в кресле. Вы удовлетворены? Вам удалось произвести впечатление?

Бурцев. Я просто рассказал, что знал.

Человек в кресле. Нет, вы не рассказали, вы нас вываляли в грязи своими измышлениями. Что нам со всем этим прикажете делать?

Старуха. Это гадко, гадко!

Бурцев. Я предполагал — вызвать Азефа и спросить.

Человек в кресле. То есть допросить? Кого?

Бурцев. Азефа.

Человек в кресле. Вы говорите об Азефе?

Бурцев. Ну, да, да, о ком же еще?

Человек с бородкой. Для камердинера не существует героя.

Человек в кресле. Об Азефе, которому это место доверил покойный Гершуни? Тот самый Гершуни, который не доверял никому, тот самый великий Гершуни, поцеловавший кандалы после того, как их на него надели, вы в это время только сказками о революции питались, Бурцев. Так вот Гершуни передал свое место в боевой организации именно Азефу — только ему, никому больше, слышите, никому из нас. И Азеф не подвел Гершуни.

Вбегает Савинков.

Савинков. Я убью его! (Стреляет.)

Бурцев. Ага, промазал, промазал!

Человек в кресле. Савинков, прекратите самодеятельность!

Человек с бородкой. И что за страсть у нас, русских, изобличать друг друга?

Савинков. Слушайте, Бурцев, Азеф стоял рядом с нами, когда мы строили бомбы. Он учил нас их строить, он учил нас терпеть и ждать, ждать той минуты, когда начинает сосать под ложечкой, нервы не выдерживают, и ты уже ничего не видишь, кроме ужаса предстоящего, когда ты из человека станешь убийцей, вот ты сейчас бросишь бомбу в такого же, как ты, смертного, не в сановника, которому вынесла приговор партия, а в человека, которого разорвет на куски, и если тебе не повезет умереть вместе с ним, то ты останешься стоять как вкопанный над клочьями окровавленного человеческого тела, но тут всегда появлялся Азеф и своим спокойствием возвращал смысл всему предприятию, ты вспоминал — кто ты и зачем, и бросал бомбу, и окровавленные тела больше не внушали тебе ужас, потому что это были не просто человеческие тела, а результат твоей работы, жалость исчезала, сострадание, ты мог гордиться собой. Все это я пережил лично и могу свидетельствовать, что малодушие и героизм идут рука об руку в таких делах, и если бы не Азеф… Эх, про что с вами говорить! Поверьте, я научился убивать, Бурцев, и, если вы не извинитесь перед Азефом, я убью вас.

Девушка. Бурцев, вы нарываетесь!

Бурцев. Я нарываюсь? Я, который в течение пяти лет молчал, анализировал, проверял, сопоставлял, наконец, догадался, я, который вышел на след предателя, нарываюсь и должен извиниться перед ним? Конечно, к такому злодейству надо привыкнуть, его невозможно постичь. Я буду продолжать расследование самостоятельно, вопреки воле комитета, я доведу его до конца и выступлю неопровержимо.

Человек в кресле. Вы хотите очернить партию?