Читать книгу "Анархисты - Александр Иличевский"

Григорий Николаевич Чаусов поступил в Петербургский университет и покинул родовое имение, чтобы вернуться в него, оставив позади четыре великих путешествия и три монографии, одна из которых – о реликтовых озерах третичного периода – до сих пор в списке обязательной литературы для студентов горных институтов. Исследуя влияние ледникового периода на флору и фауну планеты, Чаусов был занят сначала субтропическими областями реликтовой сохранности, но скоро заинтересовался древнейшими водоемами средней полосы России, установив реликтовое происхождение Медвежьих озер близ Москвы, затем переключился на озера Якутии, которые подверглись геологически значимой консервации во время эпохи оледенения. Постепенно, как, впрочем, это случается с крупными учеными, в пристальном научном интересе Чаусова стал содержаться один странный мотив: проблема реликтовых животных. С точки зрения современности проблема эта кажется изжитой до смехотворности, но во времена Тунгусского метеорита она представлялась не только захватывающей, но и разумной. И Турчину не казалось странным, что идея сохранности в одном из не тронутых климатической эволюцией районов какого-нибудь доисторического животного преследовала его учителя с жестокостью болезни.

Немногие путешественники могли сравниться по полевому деспотизму с Чаусовым, который считал, что «экспедиция всегда война». Самому ему все было нипочем. Он мог бросить группу на основном маршруте и в одиночку десять дней идти по морозной тайге к заветному озеру Лабынкыр с таинственным островом посередине, который «время от времени исчезает под водой». В Лабынкыре обитает тот самый «черт», которого так боятся и чтят якуты, – гигантское мохнатое животное, зимой проламывающее во льду полыньи для дыхания («чертовы окна»). Однажды «черт» проглотил собаку, поплывшую за битой дичью, в другой раз переломил лодку с едва спасшимся рыбаком. Бил «черт» и оленей. Чаусов записал разговор с якутом, который решил привязать оленью упряжку к топляку, торчавшему изо льда; когда оленевод разводил костер на берегу, раздался треск, лед разломился и оживший обломок увлек оленей вместе с нартами в пучину. Якутский озерный «черт», которого преследовал Чаусов, описывался как большеголовое существо, покрытое грязно-дымчатым мехом, с чуть ли не саженной шириной межглазья. Над столом Турчина висела фотография, на которой Чаусов, чуть пригнувшись в седле, проезжает на лошади под сводом огромной челюсти, вывезенной им с берегов Лабынкыра и пропавшей во времена немецкой оккупации; кость была установлена на зацементированной подставке у главных ворот усадьбы и обычно принималась за китовую. Кроме свидетельств местных жителей Чаусов приводил сообщения своих знакомых по Восточно-Сибирскому отделению академии – геологов Твердохлебова и Полунина, ставших очевидцами дугообразного заплыва странного животного, от появления которого их «охватило оцепенение, будто захолодели все внутренности: над водой чуть выступала гигантская темно-серая туша, из нее торчал бивень»; продвигался «черт», тяжко бросаясь вперед: гнал перед собой новый вал воды и затем снова скрывался под поверхностью. Охота Чаусова на якутского реликта не достигла цели – палеонтологи не смогли идентифицировать внятно «чертову» кость. Лишь однажды Чаусов, разведывая маршрут на аэроплане, видел в тайге вспугнутое шумом мотора странное четвероногое, которое помчалось к озеру сквозь непроходимую чащу, стараясь прыгать выше и выше, подминая под себя лиственницы, как осоку, и пропало после того, как аэроплан развернулся для нового захода.

Чаусов всегда возвращался на Оймякон – после исследований других реликтовых озер, после сплава по Лене, после алтайско-монгольской экспедиции, после изучения зыбучих песков Аральского моря и поиска древнего русла, некогда соединявшего Арал с Каспием, после глобального исследования пустыни Гоби, спланированного им вместе с Рождественским и Ефремовым, которые только что начали разрабатывать там кладбище динозавров (открыто оно было еще в начале XX века экспедицией учителя Чаусова – Петра Кузьмича Козлова, под началом которого Григорий Николаевич находился во время похода по Нань-Шаню). Чаусову принадлежит идея образования кладбищ титанов в результате водной катастрофы юрского периода: цунами, возбужденное землетрясением и хлынувшее с просторов мелкого моря на заболоченную местность, где паслись стада динозавров и охотились многочисленные хищники, смело всю живность на огромной площади в несколько могильных лож; одна из таких сборных впадин – каньон Баянзаг, полный многотонных скелетов. Результаты исследований в Гоби подтвердили гипотезу Чаусова, установив геологическую генеалогию монгольской пустыни.

VIII

Сразу после войны, которую он провел в эвакуации в Киргизии, где, несмотря на разменянный восьмой десяток, разведывал в предгорьях потребное для солдатских пайков олово (консервы), Чаусов вернулся пожить на Лабынкыре. Там, на опустевшем за время войны Оймяконе, он знакомится с неким Фридом, местным юродивым, сумасшедшим ссыльным троцкистом, который после гулаговской каторги так и не рискнул возвратиться на Большую землю. Фрид рыбачил, менял у геологов рыбу на крупы и спирт, каковой ему не раз случалось предлагать малопьющему Чаусову; троцкист и рассказал ему однажды, что на дне озера есть ход в другое озеро, а «черт в полнолуния является в определенное место за приношением». Чаусов снарядил охоту на дичь, и в канун следующего полнолуния связка из семи битых фазанов была притянута тросом к комлю сосны на берегу озера в указанном блаженным месте.

После размещения приманки Чаусов поужинал и зашел в сторожку за Фридом, где обнаружил юродивого с размозженной головой. Он лежал у порога с ополовиненным черепом; троцкист будто спасался от кого-то, спеша укрыться в жилище: внутри все оставалось нетронутым. Чаусов тихо вышел и отправился на берег за «чертом». Половину ночи он провел в засаде пред вставшим огромно над водным горизонтом ликом луны. Зеркало озера было недвижно и полно отраженного света; лишь на середине у острова в какой-то момент померещилось движение. Перед рассветом Чаусов задремал, а очнувшись, не стал заходить в поселок, подался на Якутск. Осенью того же года его арестовали в Красноярске, но за отсутствием улик закрыли следствие. После этого случая Чаусов более не искал «черта» и вернулся на родину доживать последние три года своей долгой жизни.

Жил почти одиноко в мрачной своей усадьбе, в верхней огромной зале которой шуршала в печных трубах сажа и ухала сова, усевшись у слухового оконца. Высокий широкоплечий старик в поношенном пиджаке, с трясущейся челюстью, кустистыми бровями и серебряной щетиной ходил по лесам с ружьем; собаки на околицах его узнавали. Его хватились в лесхозе не сразу и обнаружили тело не тронутым зверьем у кормушки: осенью Чаусов разносил по лесу лакомство для косуль и лосей, в руке его была зажата горсть соли, в рюкзаке лежало полпуда. Он умер, будучи еще крепким, выносливым, способным выкосить луг и по неделям охотиться, ночуя в стожках или по деревням, везде находя приют. А из его дома, казалось, только вчера ушли немцы, которые устроили в нем штаб мотострелкового батальона: на бюстах Чаусовых были выцарапаны свастики и кресты, кругом царил разгром, под каблуками хрустело битое стекло. Недаром Григорию Николаевичу, после возвращения с Оймякона совсем потерявшему вкус и внимательность к жизни, было все равно, где ночевать…