Читать книгу "Искусство стареть - Игорь Губерман"

время быстрее скользит по часам,

с возрастом юмор становится глубже,

ибо смешнее становишься сам.

Живу я очень тихо, но однако

слежу игру других, не мельтеша,

готова ещё всё поставить на кон

моя седобородая душа.

Нам пылать уже вряд ли пристало,

тихо-тихо нам шепчет бутылка,

что любить не спеша и устало —

даже лучше, чем бурно и пылко.

Не стареет моя подруга,

хоть сейчас на экран кино,

дует западный ветер с юга

в наше северное окно.

На склоне лет на белом свете

весьма уютно куковать,

на вас поплёвывают дети,

а всем и вовсе наплевать.

Ещё не помышляя об уходе,

сохранному здоровью вопреки,

готовясь к растворению в природе,

погоду ощущают старики.

Здесь и там умирают ровесники,

тают в воздухе жесты и лица,

и звонят телефоны, как вестники,

побоявшиеся явиться.

Люблю и надеюсь, покуда живой,

и ярость меняю на нежность,

и дышит на душу незримый конвой —

безвыходность и неизбежность.

Умрёт сегодня-завтра близкий друг,

естественна, как жизнь, моя беда,

но дико осознание, что вдруг

нас нечто разлучает навсегда.

Не отводи глаза, старея,

нельзя незрячим быть к тому,

что смерть – отнюдь не лотерея,

а просто очередь во тьму.

Такие бывают закаты на свете,

такие бывают весной вечера,

что жалко мне всех разминувшихся с этим

и умерших ночью вчера.

Каков понесенный урон

и как темней вокруг,

мы только после похорон

понять умеем вдруг.

Только что вчера ты девку тискал,

водку сочно пил под огурец,

а уже ты вычеркнут из списка,

и уже отправился гонец.

Подвергнув посмертной оценке

судьбу свою, душу и труд,

я стану портретом на стенке,

и мухи мой облик засрут.

Прочтите надо мной мой некролог

в тот день, когда из жизни уплыву:

возвышенный его услыша слог,

я, может быть, от смеха оживу.

Лечит и хандру, и тошноту

странное, но действенное средство:

снова дарит жизни полноту

смерти недалёкое соседство.

В загадках наших душ и мироздания

особенно таинственно всегда,

что в нас острей тоска от увядания,

чем страх перед уходом в никуда.

Поскольку наш век возмутительно краток,

я праздную каждый свой день как удачу,

и смерти достанется жалкий остаток

здоровья, которое сам я растрачу.

В узком ящике ляжем под крышкой,

чуть собака повоет вослед,

кот утешится кошкой и мышкой,

а вдову пожалеет сосед.

Ещё задолго до могилы

спокойно следует понять,

что нам понадобятся силы,

чтобы достойно смерть принять.

Мне жаль, что в оперетте панихидной,

в её всегда торжественном начале

не в силах буду репликой ехидной

развеять обаяние печали.

Во мне приятель веру сеял

и лил надежды обольщение,

и столько бодрости навеял,

что я проветрил помещение.

Когда нас учит жизни кто-то,

я весь немею;

житейский опыт идиота

я сам имею.

Чтоб сочен и весел был каждый обед,

бутылки поставь полукругом,

а чинность, и чопорность, и этикет

пускай подотрутся друг другом.

Портили глаза и гнули спины,

только всё невпрок и бесполезно,

моего невежества глубины —

энциклопедическая бездна.

Душа не потому ли так тоскует,

что смутно ощущает мир иной,

который где-то рядом существует,

окрашивая смыслом быт земной?

А на небе не тесно, поверьте,

от почтенных, приличных и лысых,

потому что живут после смерти

только те, кто при жизни не высох.

Мне забавна в духе нашем пошлом

страсть к воспоминаниям любым,

делается всё, что стало прошлым,

розовым и светло-голубым.

Настолько он изношен и натружен,

что вышло ему время отдохнуть,

уже венок из лавров им заслужен —

хотя и не на голову отнюдь.

Меня любой прохожий чтобы помнил,

а правнук справедливо мной гордился,

мой бюст уже лежит в каменоломне,

а скульптор обманул и не родился.

Очень важно, приблизившись вплоть

к той черте, где уносит течение,

твёрдо знать, что исчерпана плоть,

а душе предстоит приключение.

Люблю стариков, их нельзя не любить,

мне их отрешённость понятна:

душа, собираясь навеки отбыть,

поёт о минувшем невнятно.

Вонзится в сердце мне игла,

и вмиг душа вспорхнёт упруго;

спасибо счастью, что была

она во мне – прощай, подруга!

Поздним утром я вяло встаю,

сразу лень изгоняю без жалости,

но от этого так устаю,

что ложусь, уступая усталости.

Во мне смеркаться стал огонь;

сорвав постылую узду,

теперь я просто старый конь,

пославший на хер борозду.

Сегодня ощутил я горемычно,

как жутко изменяют нас года:

в себя уйдя и свет зажгя привычно,

увидел, что попал я не туда.

Зачем под сень могильных плит

нести мне боль ушедших лет?

Собрав мешок моих обид,

в него я плюну им вослед.

Да, птицы, цветы, тишина

и дивного запаха травы...

Но райская жизнь лишена

земной незабвенной отравы.

Мне кажется, былые потаскушки,

знававшие катанье на гнедых,

в года, когда они уже старушки —

с надменностью глядят на молодых.

Я прежний сохранил в себе задор,

хотя уже в нём нет былого смысла,